Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– О-о! Все приходиль… Это есть маленький geschenk [20] для герр Цобель.
Его большая голова в ржавом пуху, сквозь который проглядывала бледная кожа, живо поворачивалась на короткой шее. Он знает, как ладить с русскими: немного доверия и душевности - так вернее.
Точно забавляясь, он пересчитывал парней.
– Eins! Zwei! Drei! Vier! [21] Лемечко?…
Он выжидательно уставился на них круглыми кроличьими глазами.
20
Подарок (нем.)
21
Один!
– Ждали, вот не пришел, - Соколовский пожал плечами.
– Лемечко! Лемечко!
– театрально сокрушался Цобель.
– Может, придет. Трамваи не ходят, автобусов не видать, и опоздать нетрудно, - заметил Фокин не без злорадства.
– О-о!
– охотно подхватил Цобель.
– Это есть святой божий правда, Лемечко придет. Он, как сказать, маленько убегал, заблуждался……
Цобель выглянул в полуоткрытую дверь и отдал какое-то приказание.
Через минуту Лемешко стоял посреди комнаты, босой, с разбитым в кровь лицом. Ростом он вровень с Соколовским, но тяжелее, внушительнее, смуглый увалень с руками грузчика, с грудью, заросшей густым черным волосом, проглядывавшим сквозь рваную рубаху. Лагерные коты он бросил по дороге, чтобы они не выдали его, и пытался бежать босиком.
– Бачылы дурня?
– проговорил он тихо. Опухшие от побоев губы с трудом раздвинулись в виноватой улыбке.
– А не бачылы - глядите!…
Цобель хлопотал вокрул Лемешко, грубовато и прощающе подталкивая его к товарищам.
– Лемечко надо Wasser [22] мыть, ein Bad nehmen, massieren [23] … Ему надо Mutterhande [24] … Это… матерный рука? Да? Лемечко не будет уже немножко бегать… Лемечко надо стрелять, ein Blutige Bad [25] , но он есть один раз прощен. Это мой, герр Цобель, просьба, герр комендант.
22
Воды! (нем.)
23
Принять ванну, сделать массаж (нем.)
24
Материнские руки (нем.)
25
Кровавая баня (нем.)
Парни молчали. Неугомонный Цобель уже впустил в кабинет двух незнакомых парней - коренастого, подстриженного по-бурсацки голо, и второго, с пепельно-серой шевелюрой и страдальческим выражением молодого интеллигентного лица. Оказалось, они тоже спортсмены, футболисты, - Савчук и Хомусько. Хомусько - седой, с настороженным прищуром глаз, как будто ему постоянно мешает свет.
Цобель объяснил: времени осталось немного, нужно быстрее собирать команду, нужны и запасные, хотя немецкие футболисты самые корректные в мире, но игра есть игра: Leidenschaft… Aufwallung [26] , и запасные могут пригодиться. Он, Цобель, нашел этих двух парней, еще кого-то обнаружили в лагере у Зоммерфельда, так что если не лениться, а приналечь по-солдатски, mit Glaube and Eifer [27]– все будет хорошо… Завтра им выдадут продукты, а сейчас они втроем поедут в лагерь к оберштурмбанфюреру Зоммерфельду - герр Цобель, герр Соколовский и этот вот, герр Савчук.
26
Страсть… Порыв (нем.)
27
С верой и усердием (нем.)
Рыжий примолк только в автомашине, грузно осев рядом с шофером и опустив красноватые морщинистые веки.
На заднем сиденье покачивались в принужденном молчании Соколовский и Савчук. Было в футбольном доброхоте-новобранце чтото ординарное и грубоватое: плотно сжатый, суховатый рот, чуть вывернутые ноздри и блеск кожи на скулах и твердых с подбритым волосом надбровьях.
– Да-а, наломали дров… - неопределенно протянул Савчук. Соколовский молчал.
– Хорошо, хоть вас выпустили. В городе тоска смертная, скука. Народ хочет жить, а жить - это ведь не только жрать, тем более жрать нечего. Есть же и другие, более красивые, интересы.
Машину тряхнуло на выбоине, и трудно было понять, кивнул ли Соколовский или его качнуло на пружинистом сиденье.
– -Народ хочет сеять, хлеб сеять, - объяснил Савчук, - строить свои дома, делать все, что он делал всегда, веками. Не всем же подыхать из-за того, что они проиграли войну.
– Что, кончилась война?
– спросил Соколовский простодушно.
– Хана!
– До сих пор Савчук сидел неподвижно, сложив на груди руки, но теперь подтвердил свой приговор взмахом обеих рук.
– Ну, повоюют еще с месяц, от силы два, положат миллионы людей - и хана. А что им до людей? Не зря говорят: «Москва слезам не верит».
– Значит, Москвы еще не взяли?
– спросил Соколовский, словно удивляясь.
– Не взяли сегодня - завтра возьмут. Немцы - дошлый народ, - тихо и без всякой симпатии сообщил Савчук.
– Они щетины с дохлой свиньи не оставят, что ж ты думаешь, от Москвы откажутся!
Соколовский промолчал.
– Я в институте физкультуры ассистентом работал, - сказал Савчук, - потом в комитете физкультуры инструктором.
– В футбол давно играешь?
– спросил Соколовский.
– Одному как играть? Я в газете взялся вести спортивный отдел: одно название. Писать-то не о чем, людям не до спорта, никого не расшевелишь, даже пацанов не дозовешься. Вот и высасываю из пальца.
Он выставил указательный палец, длинный и плоский, как плотничий карандаш.
– Скучно, - повторил Савчук, рассеянно глядя в спину Цобеля.
– Путаемся. Идеи своей еще на нащупали. Народу нужно дать идею! Дурак без идеи дня не проживет.
– Он склонился к Соколовскому и шепнул доверительно: - Немцы два борделя открыли, только для себя. Hyp фюр дойчен! Тоже порядочные сволочи. Ты как, интересуешься?
Савчук ждал, все так же склонившись, прилипнув к нему настойчивым взглядом.
– За такие вопросы женатые мужики морду бьют, - бесстрастно
ответил Соколовский после недолгого молчания. Его устраивала эта возможность морального, нравственного размежевания: не все же рвутся в бордель.
– Ладно, я тебя на пушку брал!
– Савчук рассмеялся.
– Проверить хотел, какой ты есть после великого поста. В лагере с этим не разбежишься, я так думаю. Мы с тобой еще сработаемся.
Соколовский промолчал.
Вскоре показались расчерченные линиями колючей проволоки вышки и приземистые лагерные постройки.
По настоянию Соколовского его оставили наедине с тремя пленными. Савчук задержался было у цинкового бака, нацеживая в кружку воду, но Соколовский попросил, чтобы и он ушел.
Солнечный свет падал в барак резкими полосами сквозь оконца под самой крышей - здесь под бараки оборудовали амбары заготзерна и было суше, чем в лагере у Хельтринга, - амбары стояли на фундаменте, - но и здесь держался тяжелый дух гниющей соломы, лежалого тряпья, запах отчаяния и смерти.
Безрадостное чувство сжало сердце Соколовского.