Тревожные облака. Пропали без вести
Шрифт:
– Гроши, гроши кто заплатит?
– бормотал он, когда футболисты связали попарно бутсы и, перекинув через плечо, стали выходить на улицу.
Савчук, уходя, бросил Бобошко издевательски:
– Иисус Христос заплатит, человече. Власть единая, сущая, праведная… Теперь тебе хана, ты партизан обмундировал.
Но доверия к Савчуку не было. Он понимал это, не искал дружбы, а, считая людей пакостниками и трусами, приглядывался к парням, поджидая случая, чтобы развенчать авторитет Соколовского, выдать его с головой немцам и стать хозяином
Такая возможность как будто представилась Савчуку, когда Соколовский рискнул заняться освобождением из лагеря четырех «запасных». Трое из них - Арефьев, Пушко и Притула - были хоть не очень молоды, но могли еще с грехом пополам сойти за футболистов. Притула даже играл несколько лет в лучшей заводской команде города и мог бы показать удар, если бы Добелю пришло на ум проверить его. Но четвертый, на котором особенно настаивал Кондратенко, едва ли мог подойти и по возрасту. Шеремету было далеко за тридцать, а выглядел он после нескольких месяцев плена куда старше.
Когда в лагерную динстштубу втолкнули сутулого медлительного человека, Цобель удивленно воскликнул:
– О-о! Он натуральный гроссфатер!
Соколовский похолодел от недоброго предчувствия, но делать нечего, нужно было искать выход и спасение. Если Цобель пока только благодушно удивлялся, то стоявший рядом с ним Савчук - он в таких случаях сопровождал Цобеля - поглядывал на Шеремета, пытаясь угадать, зачем понадобился Соколовскому этот мужиковатый человек. Ему и трое других новичков команды показались подозрительными, Савчук никогда не слыхал о таких футболистах: Арефьеве, Пушко и Притуле.
– Шеремет - один из лучших тренеров, герр Цобель, - сказал Соколовский, выдерживая взгляд Савчука.
– Тренер нам необходим, мы тут из разных команд, не сыграны. Почтение, Петр Фомич!
Угрюмо и отчужденно смотрел на него Шеремет. Соколовский вдруг даже усомнился, успел ли Кондратенко предупредить Шеремета. Но и эту заминку, мрачную неприязнь Шеремета удалось обратить во благо. Соколовский сказал с простецкой улыбкой:
– Герр Цобель! Как бы и этот тип не бросился на меня с кулаками…
Посмотрите на него, он и не знает еще, какое счастье ему привалило. Цобель рассмеялся полыценно.
– Он кого тренировал?
– словно напрягая память, чтобы самому вспомнить, спросил Савчук.
– Никак не вспомню…
– Ты всех, что ли, помнишь?
– огрызнулся Соколовский, переходя в наступление.
– Кто ты сам такой? Кто тебя-то помнит, красавчик!
– Но так как Цобель прислушивался к их разговору, Соколовский добавил: - Он одесский «Пищевик» тренировал, герр Цобель. Классная команда была.
Шеремет получил свободу, но подозрения Савчука не рассеялись. Он ждал тренировок, когда выяснится цена каждого из новичков.
После тренировки Скачко спешил к воротам фабрики, на которой работала Саша.
Трехэтажное казарменного типа здание стояло на возвышенности, в нагорной части города. Красно-коричневые
С другой стороны улицы Миша видел только проходную и молчаливый, словно принужденный поток работниц. Караульную службу несли охранники из недавно расквартированной в городе бандеровской сотни. Они приставали к молодым работницам, норовили под предлогом проверки облапить, шлепнуть по заду или запустить руку за пазуху.
Саша выбралась на тротуар, бледная от гнева. Скачко сделал вид, что не сразу заметил ее, - пусть не знает, что он был невольным свидетелем скотства. Она окликнула его, благодарная притворству, пошла рядом, стараясь касаться его плечом, и через несколько минут забыла обо всем горьком: рядом Миша, и они вместе пройдут по улицам города к своему дому.
В один из первых дней июня, когда Сашу встретили у проходной Скачко и Соколовский, а вскоре их догнала и Полина, Саша свернула с привычного их пути на разрушенную снарядами и пожаром пустынную улицу и повела их за собой, требуя молчаливого повиновения.
Шли гуськом по тропинке, проложенной среди развалин, пока Саша не остановилась у дома, на стене которого косо свисала разбитая вывеска: «ЗАГС. Запись актов гражданского состояния».
Саша поднялась на каменное крыльцо, объявила, что сюда они с Мишей собирались перед самой войной, и двинулась в глубину развалин так уверенно, будто уже не раз приходила сюда после катастрофы и знала здесь каждую пядь. Все шли за ней осматриваясь, в предчувствии какой-то неожиданности.
Пол в коридоре проломился, кое-где приходилось перепрыгивать с балки на балку. Сквозь разрушенные перекрытия на них смотрело предвечернее небо. В одной из комнат Саша остановилась.
– Здесь, - шепнула она Мише.
– Да, точно здесь.
– И, видя, что он недоумевает, сказала все так же тихо: - Я ведь уже была здесь без тебя. Как свидетель, с подругой. И еще приходила.
Над ними в причудливых руинах трехэтажного дома в огромной выси торжественно синело небо, и на миг Скачко все показалось здесь значительным, полным особого, живого, не уничтоженного войной значения.
В углу горбатился стол, вернее - останки стола, сломанного рухнувшим потолком.
– Постоим, - попросила Саша.
– Вот здесь… - Она взяла Мишу за руку и подвела к самому столу.
– Единственный мой…
Смущенный, Скачко не двигался, стоял послушно, не отнимая руки, чувствуя на себе острый взгляд Соколовского.
– Клянусь, я буду его всегда любить!
– теперь Саша говорила громко и отчетливо, будто от того, что происходило здесь, зависит будущее ее и Миши, сама их жизнь.
– Он мой муж, мой единственный.