Три сердца, две сабли
Шрифт:
Барин как барин, скажу я: в меру строг, но отходчив редкостно. Не поверить: сам, бывало, к мужикам с вином ездил, да не с каким-нибудь, а с французским, приучал их морды не кривить от чужеземной кислятины, да и дворню ближнюю не умучивал.
Вижу недоумение. Что ж, прибавлю оного: бунт был панический.
Вообразить такой бунт трудно, и без разъяснения не обойтись. Но первоначально обязан я кратко, по-военному представить самого помещика Аристарха Евагриевича Верховского, отца прекрасной и отважной девицы.
Ямбургского гренадерского полка поручик в отставке. Росту весьма высокого, широкоплечий, с умом объемистым и образованным, к случаю пытливым и изобретательным, однако ж нимало не расчетливым и разбегающимся. Души широкой, вспыльчивой и, как уже было сказано, быстро и до слез отходчивой и, увы, пьянству с молодости преданной.
В год Бонапартова нашествия отставному поручику Верховскому пошел шестой десяток и, видя его, когда он был еще на ногах и в силе, можно было сравнить его с древним, но давно заброшенным замком-цитаделью: величав и грозен, но уже совсем развалина, вызывающая скорее вздох грусти, нежели благоговения.
Гренадерская молодость Верховского пролетела весело и разгульно и, как и молодость моего отца, не блеснувши особенными воинскими подвигами. Старший брат поручика, тоже гренадер, и вовсе был убит на дуэли… Горе матери так потрясло впечатлительного Аристарха, что он поклялся ей перед иконой Богородицы, что никогда никаких ссор ни с кем затевать не будет, как и напрашиваться на них сам. Лучшим способом исполнить клятву при таком характере было выйти в отставку.
Мать, между тем, оставалась столь безутешна, что вскоре угасла, а за ней вскоре последовал и обожавший ее супруг, помещик Евагрий Николаевич Верховский, за коим имелись дом в Москве, четыре обширных имения в двух губерниях и несколько тысяч душ.
В одночасье Аристарх сделался наследником немалого состояния. Будучи по натуре любопытным и любознательным, он проездился по Европе, где, по его собственным поздним уверениям, блистал подвигами амурными. Но вскоре все наскучило ему, он загрустил, вернулся в отчизну и предался тому развлечению души, кое обычно не прекращается само, как пожар засушливым и жарким летом, до тех самых пор, пока не выжжет все селение дотла. Коротко говоря, помещик взял в друзья и попутчики жизни бутылку вина и колоду карт.
Некоторого времени потребовалось, чтобы прокутить и спустить три имения из четырех, притом самых больших. Четвертому имению, Веледниково, самому маленькому и неприметному средь лесов, должно было бы уйти первым, кабы Верховский как-то нечаянно не запамятовал о нем, поелику ни разу в нем и не был. Когда черед дошел до того, чтобы и это гнездо поставить на кон, отставной поручик вдруг сделал передышку, задумался. Что была за чудесная минута раздумья, как не чудо! Может статься, мать Аристарха умолила там, в Царстве Небесном, его Ангела-хранителя в последний раз окликнуть непутевого сына, дать ему подзатыльник крылом… В общем, Аристарх решил прежде, чем расставаться и с этой частью наследства, глянуть на нее одним глазком. Для чего? Да просто из природного любопытства! И в тот же день он отправился в путь – благо, Веледниково, как ни удивительно, стояло к столице ближе прочих усадеб, уже к тому дню потерянных.
И вот, на самом въезде в усадьбу, под вечер он был остановлен, можно сказать, таким же беспримерным пикетом, коим много позже был остановлен эскадрон французских гусар, и могла бы быть, полагаю, остановлена на время и вся Великая Армия. Наш же беспутный в ту пору помещик был остановлен на всю жизнь… Много раз воображал я ту встречу, даже картину писал в мифической манере… Но нет! Там была такая искра, такая молынья, кою не напишешь ни на холсте, ни в воображении! Просто шла себе через двор крепостная девица-красавица, высокая, статная, а тут молодой барин, коего здесь и не помнил никто, нагрянул на двор нежданно-инкогнито… Да и оцепенели оба. И, считай, застрял Аристарх Верховский в том дворе на веки веков.
Историй подобного начала на Руси случалось немало, только счастливых концов у них не найдешь. Разбирать их по ягодкам да косточкам – безделица старых чепцов. А про молынью ангельскую, до глубины сердца обоих пронзившую, не вру! Ибо здесь конец истории, хоть и печальный, но счастливый, коли не с земли глядеть на нее, а прямо из Царствия Небесного. Стал бы иной хлыщ, дон Хуан захолустный, венчаться тайно с дворовой девушкой, узнав, что роды будут тяжкими до смертного труда? Иной бы подлец и вздохнул облегченно, перекрестившись как-нибудь наискось. Но только не наш сердечный повеса.
За двое суток до рождения дочери, а кончины ее матери, рабы Божьей Варвары, придумал он, что и как нужно делать. Ночью нагрянул к попу, вытряхнул его из теплой постели и так напугал сонного, что провел тот в домовой церкви усадебной весь обряд тихо и мирно, будто лунатик, и только потом не раз кидался в ноги барину, умоляя не выдавать его и никому ничего не рассказывать. Поп сидел в имении, считай, под арестом до самой кончины молодой жены Верховского, он же и отпевал ее, он же и крестил новорожденную – рабу Божью Полину. Одно добро вышло вторым: хоть и сокрушался батюшка, но до конца своих дней нужды ни в чем не имел и молился вечно за своего нелегкого благодетеля.
А после кончины законной жены Аристарха Верховского началась иная история, тоже удивительная. Верховский применил всю свою природную изобретательность, чтобы дать дочери будущность не ласкаемой судьбою полупростолюдинки, но истинной барышни. Тайну рождения Полины он обставил основательно и заковыристо. Всю посвященную дворню он озолотил и – не поверите! – услал обозом в Курляндию, подарком к одному своему приятелю-однополчанину, мелкотравчатому помещику, к коему самолично пред тем съездил, обо всем договорился да еще и приплатил… Себе же набрал новый «гарнизон».
Содержание тайны и будущность дочери требовали средств. И тогда случилось странное чудо… Как полагаешь, любезный читатель, может ли Господь оказать помощь в карточной игре? Никак! Один грех игра, тут только лукавый фармазон помощник. Но ведь порой попускает Господь лукавому ввязаться в праведное дело, а потом и проиграть на его пользу, не так ли? В общем, пускай каждый сам объяснит себе то событие. Верховский, скрепя сердце, заложил имение, остался у него в полной власти только московский дом. И вот в тот самый день, когда сделан был заклад, объявился вдруг старый дружок, «однополчанин» по ломберному столу, встретился прямо на пороге закладной конторы.