Три сердца, две сабли
Шрифт:
Такой примерный разговор произошел меж ними.
– Не играю более, – отказал Верховский.
– Ты ж сейчас при хороших деньгах! – удивился с усмешкой приятель. – И в долг брать не нужно, в кои-то веки. Хоть одну-то партейку в фараона ради души разогрева и пробужденья?
– Душа-то, наконец, разбужена, а то она раньше спала, – отвечал Верховский. – Играть не стану, уволь.
Приятель пригляделся, прищурился.
– Сам ты себя от жизни уволил, Аристархушка, – вновь усмехнулся он. – Вон какой осторожный да скрытный сделался, что за дела у тебя? Очи долу теперь. А раньше-то орлом только по высям и глядел, и летал, недаром Верховским звался. А нынче, не ровен час, Низовским прозовут.
Вспыхнул Аристарх, через полчаса сели играть. И что же! Первый раз в жизни выиграл
– Жалко, не ты у меня в веке минувшем имение-другое прихватил по дурости моей же, – сказал он. – На них бы сыграл. А так – довольно.
– Чёрт ли тебя мне нынче послал! – прошипел приятель, вставая из-за стола и обтирая платком шею.
Поди рассуди в нашей жизни, кто кого и кому посылает, то ведомо лишь небесной канцелярии. Радостный наш игрок помчался первым делом не в ресторацию выигрыш праздновать, а в храм свечки ставить. Нищих в тот день тоже Бог посетил. Вернул Верховский свой заклад, снова проездился меж столицами, устроил дочь Полину в хороший пансион, стремительно, хоть и с известными тратами, справил важные документы о страховке усадьбы и о том, что Полина Верховская является законной наследной владелицей всего имения, и по завершении всех благих дел… запил на радостях, как давно не запивал.
И в тот самый день, когда русская гвардия погибала у Фридлянда, отставной поручик Верховский едва и сам не погиб, да только – позорно: еле не утонул во хмелю на Патриарших прудах, кинувшись вместе с порывом ветра за зонтиком какой-то барышни, в пруд тем ветром унесенным. А когда вдруг захлебнулся было насмерть сей куртуазный кавалер и вытаскивали его едва не бездыханного на берег, привиделся ему другой старый друг, настоящий однополчанин, дослужившийся до полковника, да и сложивший голову в той самой битве. Корил он Верховского за многое, а больше за то, что тот жизнь свою прожигал без дела, да и теперь не ценит сию жизнь, данную ему, между прочим, для особых дел. А вот в скором времени, предупредил погибший друг, повалят на Россию Бонапартовы гоги и магоги, и пройдет несметная чужеземная орда теперь не с востока, а с запада, пройдет прямо через его имение Веледниково на Москву, и сгорит Москва. И в той беде немало будет повинен сам Аристарх Васильевич Верховский… коли не образумится ныне и присно и во веки веков.
Очнулся к жизни наш счастливый игрок, питие предал анафеме и на первых порах предался пророчествам. Вещал при случае, в свете и у храмов даже, что Бонапарт придет на Москву и спалит ее. Ясное дело, принимать Верховского и вовсе перестали, рекомендуя его друг другу как опасного юродивого, распускающего панические слухи. Едва в сумасшедший дом не упекли в честь подписания Тильзитского мира и по «рапорту» Дворянского клуба московским властям. Вовремя вспомнил Верховский про репутацию и будущность дочери и тихо исчез из Москвы, уехал в свое имение.
Что происходило в Веледникове в последующие годы, пока оставлю тайной столь же запечатанной, коей оставалась она и для дочери его Полины, возраставшей в пансионе. К шестнадцати годам она и возросла вершка на три выше всех своих подруг-пансионерок и стала ими верховодить, как раньше верховодила всей дворней ее покойная матушка. Нрав у Полины созрел от матери хозяйственный, спокойный и решительный, а разум от отца, хоть и не утонченный, зато не склонный к излишним мечтаниям, любознательный и раскидистый. Прозвали ее в пансионе Полиной Великой – и выходила она таковой по всем статьям. Смотрели на нее иные хладнокровные и высокородные девицы и дамы и прозревали в дородности ее, в здоровом румянце, не сходившем со щёк, таинственное смешение кровей. Как тайну под спудом ни держи, а душок-слушок она даст наружу. Доходили слухи и о том, что отец Полины Великой заперся в имении и чудит. В общем, стала рваться Полина прочь из пансиона всей душой и, не задержавшись ни на день в столице после выпуска, полетела в родное гнездо, кое нашла чудесно преобразившимся. До Бонапартова нашествия, меж тем, оставалось два года, кои мы за ненадобностью пропустим, а сразу перейдем к канунам бунта.
Незадолго до вступления в Веледниково
Что ж, в одиночку ли собирался воевать храбрый помещик со всей чужеземной ордой? Отнюдь нет. Неспроста он чудил минувшие годы в своем имении. Он со своими мужиками «играл в солдатики». Две деревни тайно и самолично забрал в рекруты, вещал мужикам, что на Русь идет рать антихриста и они, мужики то есть, вкупе со своим барином, должны не выю покорно склонить, а врага, сколь хватит сил, побить. Была и муштра, были и заимки, устроенные в глухих лесах, учил помещик мужиков делать засады и воевать подручными крестьянскими средствами, дружно брать врага в топоры, косы и вилы. Ружьями Верховский своих мужичков, слава Богу, не снабдил, но стрелять, так сказать, из своих рук учил, чтобы при случае трофейные ружья годились не только в палицы. В мирное время отпусти таких мужичков в отход, так, глядишь, не артель плотничью или биндюжную они собьют, а прямиком разбойничью шайку, да такую, что и самому Кудеяру не снилась. И еще один, особый подарок, особый хлеб-соль приготовил помещик Верховский неприятелю, но о том подарке, опять же, умолчу до поры.
Что же Полина Аристарховна? Поехала ли она спасаться от нашествия? Отправилась ли она, обливаясь слезами по отцу, оставшемуся геройствовать, к дальней своей родне? Легко догадаться, что не была бы она дочерью своего отца, когда бы так покорно и сделала. Она тоже приготовила отцу подарок и сюрприз.
Полина Аристарховна по-своему, по-свойски мужиков обходила, круто им пригрозила несладким будущим, когда в наследство войдет, коли они расскажут отцу о ее затее. Побожились мужики, и устроила она себе тайное прибежище в дальней из деревень, куда и удалилась благополучно, мысля себя достойным заместителем командира поголовного ополчения, а в случае геройской гибели отца – вот при этой мысли слёзы и катились из ее глаз! – и самим командиром. Еще только собирался Денис Васильевич Давыдов объяснять князю Багратиону выгоды партизанской войны, а уж тут, в Веледникове и окрестностях его, располагалась в полной готовности грозная партизанская партия…
И вот только успела Полина укрыться и устроиться на месте, только дала она волю своему воображению представить, как в трудную минуту обороны объявится она пред отцом своим, как кинется ему в ноги и как встанет потом рядом с ним плечом к плечу в битве с чадами антихриста, как вдруг объявляется пред ней взмыленный от спешки, волнения и страха самый верный ее человек в имении – молодой кузнец Пашка, тот самый, что руку барышне у повозки подавал и встал перед французским эскадроном грозно, с топором за поясом… Да Пашкой-то его не назовешь, а только уважительно Павлом. За что – в свой черед отдельный разговор.
Объявился кузнец Павел, весь сам как в горячке, и говорит: беда, с барином удар случился, положен в постели, едва языком шевелят. Встрепенулась Полина, полетела к отцу. Не так она представляла себе возвращение.
А случилось вот что. Оставшись один, без дочери, пред коей капли вина в рот не брал, решил Аристарх Евагриевич обойти все свои тайные фортификации и напоследок заглянул в особый подвал, где держал для приема гостей доброе французское вино не только в бутылках, но и в бочках. Любил он порой спуститься в подвал и ласково погладить те бочки. Неспроста то делал. Но до сих пор во хмелю никогда из подвала не поднимался. А вот теперь на радостях, что все устраивается, как он и предполагал, взял и задержался в подвале. Задержался да и не сдержался. Думал: вот враг найдет, не гоже такое добро врагу оставлять.