Три сердца, две сабли
Шрифт:
– Условия временной сдачи моего имения без боя и кровопролития, – твердо отвечала мадемуазель Верховская…
…и я заметил, как бледность внезапно сменила бойкий румянец. Все же таки неприятеля налегке встречать, то – не дальнюю, нелюбимую родственницу.
– Извольте прочесть сии кондиции здесь же, на границе моего имения, – добавила девица не дрогнувшим, но однако уже взволнованным голосом…
Капитан оглянулся и посмотрел на своих, как бы ища совета. И верно: такого неприятельского аванпоста ему встречать еще не приходилось… Не найдя поддержки, а лишь одно недоуменное восхищение, он ухмыльнулся, за сим развернул перед глазами «хартию».
– Если вас не затруднит, прочтите здесь же вслух, – добавила девица несомненно заготовленную реплику. – Дабы все войско услышало и, простите за прямоту, намотало себе на ус.
Это было скорее требование победителя, нежели сдающегося на милость оного. Малая, но важная тактическая победа стороны, если и не обороняющейся, то готовой к обороне в том случае, ежели требование не будет выполнено… Так и случилось.
– У нас во Франции желание дамы – непреложный закон, – изящно оправдал ретираду капитан…
Он презабавно пошевелил усами и начал декламацию:
«Сим удостоверяю, что иноземному войску, за его огромным численным и вооруженным превосходством, при вступлении в имение Веледниково Звенигородского уезда Московской губернии Российской Империи не будет оказано сопротивления и будет позволен временный постой при соблюдении нижеуказанных условий, как то:
Командиры должны приказать нижним чинам не чинить никакого мародерства и насилия по отношению ко всем гражданским лицам, в имении проживающим, включая не только хозяев, но и крестьянских и прочих душ, им принадлежащих;
Не брать провианта и фуража, имеющегося в наличии, более того количества, что будет оговорено заранее по вступлении в имение;
Соблюдать приличия, достойные французской нации, офицерских и дворянских званий…» – На сем месте капитан прокашлялся и покачал головою. – Я не дворянин, мадемуазель Верховская. Мое звание дано мне моим императором по моим истинным заслугам, а отнюдь не по сословным, – произнес он, стараясь выглядеть в создавшемся положении по меньшей мере не смешным.
– А звание благородного француза, а не варвара, дано вам Богом, не так ли, капитан? – блестяще отразила угрозу необыкновенная хозяйка имения Веледниково.
Капитан снова кашлянул:
– Ежели Бог на небесах есть… – отрыгнулся он республиканским душком, – то несомненно. А ежели нет, то – моими родителями.
– Амен! – чудесно завершила девица и еще на несколько мгновений заворожила все вражеское войско чудеснейшей улыбкой.
Капитану ничего не оставалось, как снова уткнуться носом и усами в кондиции… Но более никаких кондиций он не увидел, а только – подпись:
– «По поручению и при полном доверии владельца имения Веледниково, поручика в отставке Верховского Аристарха Евагриевича, – (прописанное на французском отчество капитан произнес с превеликим трудом) – его дочь и полноправная наследница Верховская Полина Аристарховна». Позвольте, мадемуазель Верховская, отчего на вашем месте стоит не сам хозяин?! – выразил капитан наше очередное всеобщее недоумение.
– Мой батюшка весьма нездоров, – вздохнувши и зябко поводя плечами, отвечала бесстрашная помещичья дочка. – Сим печальным обстоятельством во многом и объясняются наши кондиции. Меня крайне тревожит беспокойство, кое может доставить моему больному и немощному отцу вступление иноземной армии.
Что я думал и переживал в эти мгновения, спросишь меня, любезный читатель? Скажу со всей прямотою: ничего не думал! Так и стоял столбом, пораженный до глубины души невиданной сценой. Да разве я один? Весь французский эскадрон! И даже матерый разведчик Евгений Нантийоль что-то хмыкал, не в силах прибегнуть к дару изысканной французской речи. До поры до времени.
– И что же, вы предлагаете мне поставить подпись на сей мирный договор? – вопросил капитан.
– Довольно будет одного вашего слова – слова благородного французского офицера, – рекла твердо девица, уже явно предчувствуя, что условия будут приняты.
– А что же станет в том случае, если слова я не дам и условия ваши не приму? – изгнав из тона всякий дух угрозы, полюбопытствовал капитан Фрежак.
– …А вот сия проволочка, признаю, никак не в пользу французского оружия, – тихо заметил рядом Евгений. – Конфузит себя гусарский капитан… речи повел, как последний интендантишка. И с кем, видал бы он себя со стороны!
Я между тем вглядывался в помещичью дочку, и казалась она мне ростом то даже выше меня, то на вершок ниже, то властной, как Цирцея, принимавшая Одиссея с его изголодавшейся шайкой, то из последних сил преодолевающей страх свой и уже готовой пасть в обморок… Что за наваждение!
– Да вы никак уже сражены… лейтенант? – съехидничал рядом француз.
Я не ответил… не поспел. Весь обратился во внимание, поскольку девица перевела дух и стала выговаривать неприятелю то, что приберегла на самый решительный случай.
– А ежели вы, мсье французский офицер, откажетесь принять сии условия, то действия мои будут ясны и бесхитростны… Первым движением я шагну вам навстречу и выхвачу ваш пистолет из ольстры… Вот так!
Сказано – сделано! Девица широким шагом переступила навстречу капитану – и вправду поразительно умелым движением выхватила тяжелый кавалерийский пистолет из его левой ольстры… Капитанский конь сдал назад… Ах, эта прекрасная, обнаженная до плеча девичья рука с грозным оружием! Я был ослеплен ею. В другой миг младшие офицеры авангарда выхватили и свои пистолеты – прикрыть командира. Но их руки дрогнули, они невольно переглянулись – и стволы их закосили в разные стороны… Ах, есть за что уважать и французов!
– Я вижу, он заряжен, – продолжала девица голосом столь же решительным, но с простительным в сию минуту надрывом. – И порох на полке. Значит, в следующий миг, простите меня, месье капитан, ваша голова расколется от удара пули. Моя рука не дрогнет…
Однако ж, замечу, девица весьма благоразумно не подняла дуло на капитана, ибо война есть война и уж чрезмерной куртуазности от прочих кавалеров ждать было бы нечего.
– Сей роковой выстрел станет сигналом, – продолжала девица. – Тотчас же на вашу партию ударит сверху вся моя, пускай и не по-военному, но все же обученная давать отпор армия. (При этих словах весь эскадрон сделал «равнение налево» – на лесной склон.) А в роли Аннибалова слона выступит бык, который пулями уж точно не пуган. Трех или четырех всадников он успеет смять и раздавить прежде, чем будет сражен. Мы возьмем вас в топоры, цепы и косы. Мой кузнец с братом своим ударят в лоб, а их пулями разом не свалишь. У них под простонародным платьем самолично выкованные кирасы, охотничьими ружьями проверенные… Нет сомнения, что вы одержите победу, и мы здесь все поляжем, как три сотни спартанцев царя Леонида. Но наша гибель будет славной, а ваша победа – позорной, ибо так же несомненно, что с десяток, а то и больше воинов вы потеряете, и ваш доклад командованию, ежели доклад сей будет честен, а не легендой о нападении несметного числа гогов и магогов, выставит вас посмешищем… Впрочем, не вас, ибо вы будете мертвы, капитан… Вот ваш пистолет.