Три сердца, две сабли

Смирнов Сергей Анатольевич

– Каково? – коротко вопросил капитан.

– Невероятно! – коротко признал я.

– Я бы здесь остался… если б мог… – задумчиво добавил капитан.

Множество значений вообразил я в этих словах и почел за лучшее смолчать.

– Присядем, – пригласил капитан, указав на два стула, придвинутых вполоборота к бюро.

Настало мгновение рассмотреть бюро в подробностях. На его открытой крышке не были разложены депеши и приказы по части, на ней стояли две бутыли с настойками, одна была уже уполовинена. А при бутылях два гвардейских часовых

не по чину к настойкам – два бокала для шампанского.

Мы присели к бюро.

Капитан твердой рукою взял бутыль и стал наполнять бокалы. Мы сидели в тишине, пока он не наполнил оба почти до краев, шевеля усами и явно ожидая моей растерянности. Чтобы ублажить капитана, я и сделал немного растерянный вид.

– Чудесный напиток… – Капитан в меру проницательно воззрился на меня.

Таков был новый вызов того поразительного дня, и сей вызов я тоже был обязан принять, как парижанин, а не как урожденный московит. Последнему и три таковых вызова разом не составляло труда принять. Я поднял бокал.

– Знаете, как говорят у нас в полку, когда поднимают первый бокал? – лукаво вопросил капитан.

Я приподнял бровь.

– Постучим трубками по бочке с порохом, – радостно возгласил капитан и предупредил: – До дна, лейтенант, до дна!

Я выпил как ни в чем не бывало и после пожмурился, так сказать, для сказки и из уважения к капитану. У того, пока он опорожнял бокал, усы шевелились прямо как весла на галере.

Настойка была славной – в голову била сразу, но глаз вовсе не туманила.

– Каково? – вновь коротко вопросил капитан.

– Превосходно, – так же лаконично, по-спартански признал я.

– А я вижу, вы питок матерый, это славно, – раскинул усы в улыбке капитан.

Нетрудно было догадаться, что не ради выпивки пригласил меня капитан. У него был какой-то план, куда-то он не торопясь клонил. Впрочем, не искушенный в дипломатии и просто в намеках солдат имел простую тактику: опоить меня, а затем разом огорошить и добиться некоего согласия. Но не на того напал. Только к последней четверти второй бутыли он приметил, что взор мой чуть-чуть косит… Да и, признать, настойка была крепкой, а сам я, видно, еще не окончательно оправился от «казачьей контузии».

Иными словами, не прошло и часа, как от разговоров и тостов за Париж и Аррас капитан перешел к делу… Однако не исключаю, что побудило Фрежака и собственное положение: он едва уже лыко вязал и, возможно, в последних проблесках ясного разумения понял, что пора пришла, ибо следующего тоста ему не переплыть.

– Послушайте, Суррей, – начал он. – Уж не знаю, как угораздило вас связаться с этим Нан… Нантийолем, но вас я до сего дня тоже не знал, а о нем слышал лишь то, что он темная личность.

– Не в силах вас, капитан, в сём разубедить, – осторожно кивнул я и добавил с намеком: – Но он дворянин.

– А я – нет! – рявкнул капитан и гордо поднял перст к небу… правда, перст тут же преклонился, как Пизанская башня. – Посему говорю прямо: слышал я, что за

сим дьяволом тянется вереница мертвых тел. Знаю офицеров, кои самолично видели, как он бьет из пистолета муху на стене на десяти шагах, и знаю иных, кои видели, что он вытворял клинком в Италии и Гишпании. Не знаю я того, какую пользу несет он императору и Франции, но, увидев его раз, я не могу отделаться от желания, чтобы он поскорее сложил голову. Если это случится здесь, в России, то будет дельно – место самое подходящее.

– Сдается мне, что я знаю его лучше, нежели прочие, – позволил я себе войти в уже известную роль, видя ясно, куда клонит капитан. – Де Нантийоль – человек с особыми понятиями о чести и благородстве.

– Приберегите сию рекомендацию для святого Петра, – зарычал капитан, – коли желаете, чтобы сей демон пролез в рай следом за вами! Только опасаюсь, что ваша рекомендация там, – он вновь поднял перст и вновь не попал в небо, – пропадет втуне. Если желаете выгородить его, так освободите от нового греха.

– От какого же? – вопросил я, уже чувствуя, будто холодею от настойки, а не разжигаюсь.

– От нового убийства, – изрек капитан. – Я же вижу, что никакой трибунал вас не разведет, если только не приговорит обоих к расстрелу и не исполнит приговор немедля. Вы человек благородный, вы мастер. Возможно, Бог судил вам стать знаменитым живописцем. И что же?

– Опасаюсь, что следующее ваше слово я, как дворянин, обязан буду воспринять как оскорбление моей чести, – проговорил я, уже не слыша себя.

– Эх, дворяне! – махнул рукой капитан. – Когда же вы, наконец, друг друга перебьете? Может, бед на земле поменьше станет.

– Когда мы друг друга перебьем, вы следом живо перегрызете друг другу глотки, – предрек я, полагаясь больше на свое чувство, нежели на пророчества последних времен.

Один глаз капитана несомненно протрезвел – и именно им он в упор, как дулом пистолета, воззрился на меня.

– Вот мое слово, лейтенант, – угрожающе, как окончательный приговор трибунала, произнес капитан Фрежак. – Я не видел вашей дуэли. Мне померещилось… Вы – императорский порученец, так и отправляйтесь с докладом к императору. Немедля. А Нантийоля я еще задержу и допрошу, он мне в своем шутовском полуегерском наряде доверия не внушает. И если вы с ним желаете свести счеты… вероятнее всего, себе же на голову, то извольте! Но только не сегодня и не в расположении моего эскадрона.

Слушал я капитана и изумлялся его собственным, простодушным понятиям о чести. Слушал и не сдержался:

– И за каким дьяволом вы так обо мне печетесь, капитан?!

Капитан Фрежак раскрыл рот и часто заморгал.

Не переборщил ли я, как верно заметил капитан, на свою голову?

– Так вы еще и по-русски знаете?! – продолжая помаргивать, в полном изумлении вопросил капитан.

И вправду, наконец поддавшись славной русской настойке, я нечаянно сам себя разоблачил: в сердцах выразился на родном наречии.