Три Учебника Успеха

Залесский Владимир Владимирович

Г. Шлиман попробовал подписываться "Генрих Иванович" (отчество уже стало предметом творческой переработки; имя его отца - Эрнст). Естественно, обладающий минимальной информацией о Генрихе Шлимане человек понимает, что "Иванович" - это отчество. Для человека, не знакомого с биографией Г. Шлимана все выглядит не так уж очевидно. Современником Генриха Шлимана был, например, Михаил Александрович Максимович (3 (15) сентября 1804 - 10 (22) ноября 1873), крупный ученый; "Пушкин и Гоголь были в восторге от украинских песен Максимовича; Гоголь питал к Максимовичу Михаилу Александровичу истинную дружбу и вел с ним переписку" ["Максимович"]. "Иванович" нисколько не противоречило бы привычным звучаниям фамилий; без особого труда могло бы трансформироваться в "Иванова".

Генрих Шлиман получает от С.А. Живаго письмо, датированное 6 декабря 1845 года со следующим недоумением: "Что значит подпись Ваша на письме Генр[их] Иванович, а Шлимана уже нет; у нас же в России ведется так: Генрих Иванович Шлиман, спрашивает меня жена о такой перемене в

подписи, но я не знаю, что ей отвечать" [Богданов И.А., 2008 а. С. 86]. Иных сведений о планах (предполагаемых) Генриха Шлимана поэкспериментировать с фамилией автор не встретил.

Намереваясь жениться на гречанке, в письме к епископу, греку по национальности, Генрих Шлиман говорит о греках, употребляя словосочетание "наших предков" [Богданов И.А., 2008 б. С. 65].

Что касается Н. Гоголя, то его намерение изменить фамилию осуществилось вполне удачно. Как пишет Ю. Манн, Н.В. Гоголь "унаследовал двойную фамилию - Гоголь-Яновский, подписываясь ею и в гимназии, и в первые годы петербургской жизни. Иногда, впрочем, писал он только "Н. Гоголь", а с конца 1830 года и вовсе отбросил вторую часть. Своему ученику Михаилу Лонгинову - Гоголь занимался с ним с конца 1830 или начала 1831 года - он сказал: "Зачем называете вы меня Яновским? Моя фамилия Гоголь, а Яновский только так, прибавка; ее поляки выдумали"" [Манн Ю. В. С. 15]. (Тем не менее, автор не готов утверждать, что все личные документы Н. Гоголя (паспорт и иные) содержали его фамилию в новом варианте написания).

Отметим так же и то, что и "Яновский", и "Гоголь" были, возможно, фамилиями "не оригинальными".

"Первым известным лицом в этой родословной был выходец из Польши Иван Яковлевич (фамилия его не названа), назначенный в 1697 (или в 1695) году викарным священником Троицкой церкви в городе Лубны. Определение "викарный" свидетельствует о том, что он принадлежал к католическому вероисповеданию. Затем должность священника в той же церкви перешла к его сыну Дамиану Иоанновичу (по другой транскрипции - Демьяну Ивановичу), о котором известно то, что у него уже была фамилия Яновский. Скорее всего, она была образована от имени его отца - Иван, по-польски - Ян. Николаю Васильевичу Гоголю Демьян Иванович приходился прадедом". Дедом Н.В. Гоголя был Афанасий Демьянович. " ...Афанасий Демьянович добился своей цели: выписка гласила, что (...) собрание, рассмотрев 19 октября 1784 года "доказательства, представленные от полкового писаря Афанасия Гоголя-Яновского" (именно так!), постановило внести его вместе с детьми "в родословную дворянскую Киевского наместничества книгу, в первую часть", и подтвердило его право на наследственные имения, в том числе и на деревню Ольховец, якобы пожалованную самим королем польским Яном Казимиром (...). (...) ...Афанасий Демьянович утверждал, что его дед Иван (Ян) был сыном Прокопа и польским шляхтичем (...). Прокоп (Прокопий) - действительно существовавшее лицо, сын Евстафия Гоголя. И это еще более затемняло реальную картину: ведь в таком случае дед Иван, владевший приходом в селе Кононовка, должен был иметь отчество Прокофьевич. а не Яковлевич, как это следует из других документов. (...) Факт тот, что родословная Гоголей не переходила плавно в родословную Яновских, обе линии не связаны, между ними существует какой-то разрыв, объяснить который пока не представляется возможным". [Манн Ю. В. С. 10, 12-13]. Таким образом, креация и последующая трансформация фамилии растянулись если не на века, то на десятилетия, и участвовали в ней несколько представителей (нескольких поколений) рода Гоголей. "Гоголь позднее в статье "Взгляд на составление Малороссии" писал: "...со всех сторон открытое место... это была земля страха..." [Манн Ю. В. С. 36]. Можно достаточно обоснованно утверждать, что адаптация была необходимостью.

Теоретически об этом можно спорить, но биографии Генриха Шлимана и Николая Гоголя свидетельствуют: одним из правил успешного существования личности в различных социальных окружениях является почти непрерывное перевоплощение.

Впрочем, грань между перевоплощением и шуткой, розыгрышем, мистификацией иногда довольно-таки незаметная. Примером может служить следующий случай. Литературу в Нежинской гимназии, где обучался Николай Гоголь, преподавал Парфений Иванович Никольский (1782 - ум. не позже 1851), который происходил из духовенства, учился в Московской славяно-греко-латинской академии, а затем в Петербургском педагогическом институте. Он "на Пушкина, Козлова, Дельвига и вообще на "всю эту молодежь" смотрел с видом негодования и сожаления, которое доказывал тем, что он вовсе не читал их (...). Никольский не только был страстным приверженцем русского классицизма, но и сам сочинял в торжественном и дидактическом духе" [Манн Ю. В. С. 85]. Ю. Манн приводит слова одного из мемуаристов: "На одном уроке Гоголь подал ему (Никольскому) стихотворение Пушкина "Пророк" и с спокойной совестью ожидает профессорской резолюции... Никольский прочел... поморщился и, по привычке своей, начал его переделывать". Возвратив стихи мнимому автору, то есть Гоголю, профессор пристыдил его за недостаточное усердие. Тут Николай сознался, что это произведение Пушкина и что он решил подшутить над Парфением Ивановичем, которому никак не угодишь. "Ну, что ты понимаешь!
– воскликнул профессор.
– Да разве Пушкин-то безграмотно не может писать? Вот тебе явное доказательство... Вникни-ка, у кого лучше вышло..." [Манн Ю.

В. С. 85-86]. (Николай Гоголь представил себя автором стихотворения "Пророк", а в ответ получил открытую, более-менее равноправную дискуссию с хорошим образовательным потенциалом и элементами проблемного обучения; может быть, это был один из главнейших и важнейших уроков, который Николай Гоголь получил в Нежинской гимназии).

"...Была разыграна оригинальная репетицiя "Ревизора", которымъ тогда Гоголь былъ усиленно занятъ. Гоголь хотелъ основательно изучить впечатленiе, которое произведетъ на станцiонныхъ смотрителей его ревизiя съ мнимымъ инкогнито. Для этой цели онъ просилъ Пащенка выезжать впередъ и распространять везде, что следомъ за нимъ едетъ ревизоръ, тщательно скрывающiй настоящую цель своей поездки. Пащенко выехалъ несколькими часами раньше и устраивалъ такъ, что на станцiяхъ все были уже подготовлены къ прiезду и къ встрече мнимаго ревизора. Благодаря этому маневру, замечательно счастливо удававшемуся, все трое катили съ необыкновенной быстротой, тогда какъ въ другiе раза имъ нередко приходилось по нескольку часовъ дожидаться лошадей. Когда Гоголь съ Данилевскимъ появлялись на станцiяхъ, ихъ принимали всюду съ необычайной любезностью и предупредительностью. Въ подорожной Гоголя значилось: адъюнктъ-профессоръ, что принималось обыкновенно сбитыми съ толку смотрителями чуть ли не за адъютанта Его Императорскаго Величества. Гоголь держалъ себя, конечно, какъ частный человекъ, но какъ будто изъ простого любопытства спрашивалъ: "покажите пожалуйста, если можно, какiя здесь лошади; я бы хотелъ посмотреть ихъ" и проч. Такъ ехали они съ самаго Харькова" [Шенрок В. И., а].

"А затем Гоголь вновь, как когда-то с неким Васьковым и Пейкером, прибегнул к мистификации. "Товарищем Гоголя в купе опять случился военный, с иностранной фамилией, кажется, немецкой <...>. Гоголь и тут, для предупреждения разных объяснений и любопытства, назвал себя Гонолем и даже записался так, предполагая, что не будут справляться с паспортом"" [Манн Ю. В. С. 628].

Генрих Шлиман переименовывал членов семьи, слуг, земляков.

Нечто похожее делал и Николай Гоголь.

"Около 1832 года, когда я впервые познакомился с Гоголем, он дал всем своим товарищам по нежинскому лицею и их приятелям прозвища, украсив их именами знаменитых французских писателей, которыми тогда восхищался весь Петербург. Тут были Гюго, Александры Дюма, Бальзаки, и даже один скромный приятель именовался София Ге. Не знаю, почему, я получил титул Жюль-Жанена, под которым и состоял до конца" (См.: [Вересаев В.В.]).

П.В. Анненков, которому Н.В. Гоголь "присвоил степень" "Жанен", стал известным мемуаристом. (Кармическое влияние Н. Гоголя?).

Видимо такая практика переименований способствовала перевоплощению самого переименовывавшего.

Перевоплощения случались и в жизни Максима Горького.

"С наклеенной бородой (чтобы не быть узнанным) ходил писатель по улицам, базарам, чайным Москвы - наблюдал, слушал" [Нефедова И.М.].

"Автор рассказа позднее говорил Калюжному: "Не писать же мне в литературе - Пешков", - видимо имея в виду, что фамилия Пешков намекала на приниженность, убогость (пешка). Воплощением терпения и покорности был и святой Алексей; потому молодой писатель "переменил" не только фамилию, но и имя. Новгородские старожилы утверждали, что он выбрал псевдоним в память об отце, которого звали Максим и прозвище которого - за "острый язычок" - было Горький" [Нефедова И.М.].

"В "Самарской газете" Горький писал заметки о городских событиях, фельетоны. Фельетоны подписывал странно - Иегудиил Хламида" [Нефедова И.М.]. (И.М. Нефедова делает примечание: "Иегудиил - по еврейским религиозным сказаниям, один из семи высших ангельских чинов; хламида - у древних греков и римлян плащ, перекинутый через левое плечо; в просторечье - несуразная одежда (в Самаре Горький носил "крылатку" - широкий черный плащ))"

В биографии Максима Горького упоминаются и мистификация, героем которой он стал. "С 6 июня "Правда", "Известия" и другие газеты ежедневно печатают сообщения о здоровье писателя, но для него самого был отпечатан специальный номер "Правды" - без этого бюллетеня" [Нефедова И.М.].

Не чужда Максиму Горькому и сказочность (особенно в начале писательской карьеры). "Он несет Короленко свой первый литературный опыт - огромную поэму в прозе "Песнь старого дуба". Удивительна в людях, многое переживших, эта тяга писать не о том, что они пережили лично, а о говорящих дубах, соколах, чижах, дятлах; сочинять аллегории и сказки - наверное, это и есть тютчевская "стыдливость страданья", а может, дело в том, что ужасное им в жизни надоело" [Быков Д.Л.].

"Беззаботными шутками угощали не только "Дуку" (таково было прозвище, данное Горькому), но и его гостей, которые, пока не привыкали к духу этого дома, иногда молча обижались (как случилось с Б. К. Зайцевым в Херингсдорфе в 1922 году), иногда озабоченно озирались, думая, что над ними здесь издеваются (как было с Андреем Соболем в Сорренто, в 1925 году). И в самом деле: слушать рассказы о том, как вчера днем белый кашалот заплыл из Невы в Лебяжью канавку; или о том случае, когда двойная искусственная челюсть на пружине выскочила изо рта адвоката Плевако во время его речи на суде по делу об убийстве купца Голоштанникова, но в ту же секунду вернулась и с грохотом встала на место; или о том, что у Соловья один предок был известный индейский вождь Чи-чи-ба-ба, было не совсем ловко, а особенно самому профессору Чичибабину, если он при этом присутствовал.