Три версты с гаком
Шрифт:
— Почувствовал свою родину, — просто сказал Носков. — Это не только с тобой бывает… Когда я был на фронте, под Бреслау, на меня тоже такое нашло. Вспомнился вдруг дом, баня у речки, какой-то старик копошится в предбаннике, а потом огонь, крики... Лишь когда вернулся домой, у матери узнал, что такое было на
самом деле. Еще до революции мой дед самогон варил, да и баню спалил. Сам еле живой остался... А мне тогда полтора года всего и было. А вспомнилось мне все это под Бреслау до того отчетливо, что просто диву даюсь... Сам понимаешь, как все мы намаялись на фронте за пять лет. Недаром на войне самые любимые песни были про дом, рощу да белую
— И написали бы, — сказал Артем.
— Не умею я складно объяснить все это на бумаге. Да и времени нет. У меня забота, как клуб отремонтировать. Одно крыло лет пять назад железом покрыли, а другое, наверное, при коммунизме... Ни хрена не дает средств райисполком.
— У меня тоже забот полон рот, — сказал Артем. — . Нужны цемент, кирпич, доски... А где все это взять?
— Построишь дом, а потом? Как крот, закопаешься в норе?
— Почему как крот? — удивился Артем.
— Помог бы нам наглядную агитацию в клубе наладить! И потом эту стенгазету... Я понимаю, ты художник, картины рисуешь, может, тебе и зазорно такой чепухой заниматься, а для нас это великое дело. Тут есть субчики, которые давно в карикатуру просятся.
— Вы что же думаете, если я художник, значит, все могу? — улыбнулся Артем. — Я живописец, а карикатуры рисуют графики...
— Неужели не сможешь? — искренне удивился Носков.
— Стенгазеты я оформлял еще в школе... И карикатуры рисовал... Так когда это было?
— Ты уж, Артем, выручай нас, — сказал Носков. — В кои веки в поселке свой художник завелся... Да мне стыдно будет людей, если наглядную агитацию да стенгазету не поднимем на подобающую высоту... Ты зайди в клуб-то, погляди, какая там беднота.
— Зайду, — пообещал Артем.
— Партийный ты? — спросил Носков.
— Нет.
— А чего ж так?
— Вот так, беспартийный.
— Дед твой хоть и беспартийный, но был правильный человек. Про таких говорят — беспартийный коммунист, Несколько лет он у нас был депутатом поселкового Совета... И все-таки жалко, что ты не в партии, — сказал, помолчав, Кирилл Евграфович.
— Еще все впереди...
— Смолоду надо в партию вступать, пока огонь да задор. Смотри не затягивай это дело, ежели ты правильный человек и линия партии тебе близка. Ну, этим своим оружием... Писатели пером, а вы, художники, кистью, надо полагать?
Скрипнула калитка, и в гости пришла бурая с красным корова. Доверчиво взглянув на людей добрыми влажными глазами, принялась старательно выщипывать у изгороди сочную траву. Раздувшееся вымя с оттопыренными сосками тяжело колебалось в такт ее неторопливым шагам.
К автобусной остановке подкатила грузовая машина. Из кузова посыпались нарядные парни и девушки. Это приехали на танцы молодые рабочие. Тренькнула гитара, ломкий юношеский голос громко запел и тут же замолк, дав протяжного петуха. Все рассмеялись.
— Поживи у меня, пока дом не построишь, — предложил Кирилл Евграфович.
— Вы говорили, мой дед сам по бревнышку сложил этот дом, — сказал Артем. — Вот и я попробую... Не боги ведь горшки обжигают. А жить пока буду в палатке. Вот здесь на лугу поставлю. Не будет она вам перспективу портить?
— Ну, как знаешь. — Носков поднялся с бревен, затоптал окурок. — Спасибо за угощение. Хозяйка небось сына на разведку послала...
Попрощался и ушел. А Артем еще долго сидел на бревнах и курил. На танцплощадке было тихо. В клубе шел фильм. Дверь в будку была распахнута, в освещенном квадрате двигались тени киномехаников, слышалось стрекотанье аппаратуры, музыка, голоса.
Стершаяся с одной стороны голубоватая луна поднялась над поселком, облив темные крыши серебристым светом. На станцию прибыл пассажирский. Слышалось пыхтение локомотива, голоса, грохот сгружаемых на платформу ящиков.
Пассажирский здесь долго не задерживался. Свисток, шумная пробуксовка, трубное кряканье — и все нарастающий перестук колес. И вот уже мелькают красные огоньки последнего вагона. А затем еще один продолжительный гудок, подхваченный лесным эхом, — поезд подъезжает к переезду — и движение, шум, стук, пыхтение — все постепенно затихает. Тишина.
Глава восьмая
1
На следующий день приехал Мыльников. Обтянутый сверху серым брезентом «газик» лихо подскочил к сельсовету. Из кабины с достоинством вылез коренастый, плотный человек лет сорока восьми. Темный с искрой костюм ладно сидел на нем, на ногах блестели начищенные полуботинки.
Мыльников еще не успел подняться на крыльцо поселкового, как его перехватил председатель. Пожав друг другу руки, они не пошли в контору, а спустились вниз. Алексей Иванович был ниже Носкова на целую голову, зато вдвое шире. О чем-то разговаривая, они направились к Артему.
Артем отложил неисправную удочку в сторону — он подгонял два колена — и поднялся навстречу.
Кирилл Евграфович познакомил их. Мыльников подержал в своей пухлой ладони с короткими пальцами руку Артема и сразу заинтересовался удочкой. Толстые губы на его широком, кирпичного цвета лице растянулись в улыбке.
— Разве это удочка? Я видел у приятеля-москвича японскую. На рыбалку ко мне приезжал весной. Вот это удочка! В собранном виде сойдет за трость, а разложишь — восемь метров! Обещал мне привезти такую. Иногда их в Москве выбрасывают в продажу. Он мне катушку японской жилки подарил. Вот это жилка, я вам скажу! На ноль два можно трехкилограммового леща вытащить.