Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

Таня ловко переворачивает малыша на спинку и от­рывисто командует:

— Теплую воду!

Артем бросается к горячей печке и снимает с плиты большую эмалированную кастрюлю. Он уже готов ока­тить ребенка, но Таня останавливает:

— Боже мой! Так можно ошпарить... Ты попробовал? Артем сует палец в кастрюлю: вроде бы нормально.

Таня локтем пробует воду и заставляет разбавить холод­ной. Тонкий ручеек льется на красную спинку. Видя, что мать молчит, Артем опрокидывает кастрюлю. Таня толь­ко качает головой и говорит:

— Простынку!

Простыня висит на веревке у печки. Таня приподни-

мает крошечное тельце, а Артем накидывает на него теплую простыню.

, — Уф-ф! — говорит он, распрямляя спину. — Легче кубометр дров напилить...

— Это только начало.

— Можно подумать, что ты воспитала дюжину де­тишек, — усмехается Артем.

— О, я буду примерной матерью... Целый месяц хо­дила на курсы. И представь себе — закончила на пя­терку.

— Послушай, мать-отличница, ты его насквозь про­трешь!

В комнате тепло, даже окна запотели, как в бане. Картины сняты с мольбертов и поставлены в угол. В печ­ке потрескивают поленья. На полу лужа мыльной пены. Вытерев ребенка, Таня расстилает на широкой кровати одеяло, клеенку, пеленки и начинает пеленать. Ребенок кряхтит, ворочается, толкается локтями, отвоевывая се­бе побольше жизненного пространства. Но мать неумоли­ма: она прижимает руки к телу, распрямляет ноги и крепко заворачивает. Младенцу это не нравится. Смор­щившись так, как не сумел бы этого сделать и столетний старик, он разражается плачем.

Таня берет аккуратный пакет с торчащей из него ма­ленькой головой в чепчике и кладет на колени. Пронзи­тельный плач утихает, а затем с еще большим накалом наполняет всю комнату. Таня не спеша расстегивает пуго­вицы на кофте. Крик мгновенно обрывается на самой высо­кой ноте, раздается довольное сопение и причмокивание.

Таня наклоняет голову к ребенку. Глаза ее полупри­крыты, на лице полное блаженство. Ее грудь шевелится, дышит, будто живая. Артем со вздохом отворачивается. И впервые ловит себя на мысли, что ревнует ребенка к матери...

Обхватив обеими руками детскую ванну, тащит к две­ри. Ногой распахивает и, выскочив в сени, быстро за­крывает за собой. Вылив теплую воду на обледенелую землю, смотрит, как грязноватая ледяная корка начинает дымиться, становится все тоньше и наконец проваливает­ся, обнажив островки земли. Потом, вооружившись тряп­кой, вытирает в комнате некрашеный пол — скорее бы становилось тепло, нужно будет сразу покрасить — и старается не смотреть на Танины полные раздвинутые колени, на которых уютно расположился его отпрыск.

2

Артем достал из изъеденного древоточцем шкафа но­вый шерстяной костюм, белую рубашку, галстук. Не лю­бил он надевать все это. Обычно носил брезентовые и нейлоновые куртки, толстые вязаные свитера, джинсы и спортивные ботинки на толстенной, причудливо изре­занной подметке. Но сегодня был необычный день. Затя­гивая узел галстука на отвыкшей от такого ярма шее, Артем с удивлением разглядывал себя в зеркало. Боро­да стала длинной и кудрявой. И вроде бы глаза светлее. Это все, наверное, оттого, что отвык смотреться в зерка­ло. Лишь с приездом Тани ему пришлось идти

в мага­зин и купить самое большое зеркало.

Таня тоже нарядилась в лучшее платье, но, увидев себя в зеркале, расстроилась: платье стало ей велико.

Сына завернули в простыни, укутали в одеяло и об­вязали поперек красивой лентой, а чтобы не пищал — в рот сунули пустышку. Однако, когда Артем нагнулся над ним, младенец выплюнул соску и заорал благим матом.

— Чего это он? — удивился Артем.

— Боится тебя, — сказала Таня. — Что это, скажет, за страшный бородатый человек смотрит на меня...

— Страшный, говоришь? — Артем подошел к зер­калу и снова стал рассматривать себя. — А без бороды, думаешь, я буду красивым?

— Я тебя никогда не видела без бороды.

— Сейчас увидишь!

Он взял ножницы и в несколько взмахов остриг бо­роду. Потом налил из чайника горячей воды, достал бритву, помазок и тут же перед зеркалом, морщась и охая, побрился. Таня с интересом наблюдала за ним. Ко­гда он смыл остатки пены и побрызгался одеколоном, она подошла к нему, обняла и прижалась к его покрасневшей щеке.

— Такой ты мне больше нравишься, — прошептала она и поцеловала в губы.

— Признаться, она мне давно надоела, — сказал Артем. — И потом я поклялся, как только женюсь на тебе — к чертям собачьим бороду!

— Я знаю, почему ты так решил: испугался, что я буду тебя таскать за нее.

— Ты, как всегда, угадала, — улыбнулся он. — А те­перь давай присядем перед дальней дорогой.

— Почему дальней?

— У нас впереди дорога длиной в целую жизнь, — философски заметил Артем.

— В таком случае сядем, — улыбнулась Таня.

Выйдя из дома, они перешли на противоположную сторону и поднялись на крыльцо поселкового. Дорога длиною в целую жизнь начиналась отсюда. В коридоре Таня шепнула:

— Пришли людей смешить...

— Меня теперь не узнают, — сказал Артем. — Все подумают, что ты привезла себе такого красивого мужа с Урала.

В поселковом никто даже не улыбнулся, увидев их. Секретарь Нина Романовна сидела за письменным сто­лом и что-то писала. Настенька — кассир и курьер по совместительству — бойко щелкала на счетах. За ее худенькой спиной громоздился облупленный несгораемый шкаф. В комнате еще были несколько посетителей.