Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

Тридцать первого декабря приехал на «газике» Алек­сей Иванович Мыльников и увез к себе, заявив, что вся его семья и друзья не велели возвращаться без Артема.

Праздник прошел великолепно, а утром первого ян­варя они уехали на тихое, занесенное снегом озеро. К обе­ду уже была готова окуневая уха, сваренная прямо на льду. Алексей Иванович оказался на диво гостеприимным хозяином. Там, на зимней рыбалке, он и сообщил Арте­му ошеломляющую новость: с весны приступает к капи­тальному ремонту дороги. Осинский дает бульдозер, скре­пер и построит бетонный мост через Березайку. Обо всем этом они договорились в райисполкоме. Артем торже­ственно заявил, что это не только для него, но и для всех смеховцев самый лучший новогодний подарок. И на

ра­достях прибавил, что уже давно мечтал написать маслом портрет

Алексея Ивановича. На это Мыльников юмори­стически заметил, что он вполне удовлетворился кари­катурой в районной газете...

В это февральское утро Артем встал, когда еще было темно. На столбе, освещая белые изоляторы, горела элек­трическая лампочка. Значит, еще нет восьми. Ровно в во­семь приходит Леха-электрик и выключает уличное ос­вещение. Сквозь замерзшие окна просачивался тусклый рассвет.

Позавтракав и затопив печку, Артем вышел на улицу. В черном дедовском полушубке и высоких серых вален­ках, он сейчас ничем не отличался от смеховцев. У по­селкового еще с вечера были свалены длинные неоте­санные бревна. Носков, Леха-электрик, сосед Кошкин и Леха-телеграфист дружно взваливали на плечи бревно. Получилось так, что крепыш Леха-электрик взвалил на себя комель, а Леха-телеграфист — вершину. Председа­тель и Кошкин оказались в середине. Оба Лехи-коротышки были примерно одного роста. Кошкин гораздо вы­ше, а Кирилл Евграфович просто великан рядом с ними. Когда они вчетвером понесли бревно к сараю, Артем не смог удержаться от смеха: бедный Носков вынужден был присесть и, раскорячив и так кривые ноги, выделы­вать такие замысловатые па, будто танцор из ансамбля песни и пляски.

Сбросив по команде Лехи-электрика бревно на две положенные на снег жердины, они пошли за следующим. Тут Кирилл Евграфович увидел ухмыляющегося Артема,

— Чего зубы скалишь? Лучше бы подсобил. Нынче в поселке субботник.

— В таком разе мы свое для обчества отработали... — Оба Лехи стряхнули с плеч древесную труху и степенно направились в сторону сельпо.

— Вот- ведь избаловался народ, — сказал Носков. — Пальцем не пошевелят бесплатно!

Он подышал на скрюченные пальцы и достал папиро­сы. В длинной кавалерийской шинели, с обветренным худым лицом и усталыми глазами, он напоминал буденновца времен гражданской войны. Если бы вместо се­рой солдатской ушанки ему на голову остроконечный шлем с красной звездой, на шею башлык да сбоку длинную саблю — буденновец и буденновец. Глядя на него, Артем подумал, что нелегкая это работа быть пред­седателем поселкового Совета. Прав не так уж много, а обязанностей и спросу хоть отбавляй. Редкий день не выскажет кто-нибудь своих претензий председателю: или дотошный пенсионер, которого обвесили в магазине, или работник спиртзавода, утверждающий, что его неза­конно уволили, или недовольный, что вовремя не пред­ставили сводку, работник райисполкома. И каждому нуж­но дать ответ, объяснить, оправдаться. Ругают Кирилла Евграфовича по любому поводу, а как выборы, так снова выбирают своим председателем. Даже Артему сейчас уже невозможно представить себе поселок без Носкова. Вста­ет он утром, а уж в окно видит длинную фигуру Кирил­ла Евграфовича, толкующего о чем-то с односельчана­ми. И вечером мерцает его папироса у крыльца, на сту­пеньках которого сидят люди. Не любит он в конторе торчать, за что частенько достается от районного началь­ства. Как срочный вызов, так бежит кассир Настенька по поселку разыскивать председателя.

Да разве мало дел у председателя? Все заботы поселка — его заботы. Осенью сгорел дом у.Нади-сироты. Так и не выяснили отчего. Может, проводка загорелась, или искра из трубы попала в сено, что было навалено у са­рая. Дом вспыхнул как свечка и сгорел. Успели корову вывести да кое-какие вещички сироты в окошко выбро­сить. Глупая девчонка три года страховку не платила. Пришлось председателю не один месяц заниматься этим делом. И вот стоит на Кооперативной улице новый дом, покрытый серым шифером. И дым идет из трубы. Госу­дарство помогло, да и добрые люди собрали девчонке на мебель и прочую домашнюю утварь. А кто ездил не один раз в район? Кто обивал пороги у начальства? Все он, председатель!

— Кирилл Евграфович, — сказал Артем. — Выходит, все-таки пробили мы с вами дорогу-то, а? Эти несчастные три версты с гаком...

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — несколь­ко охладил его пыл Носков. — Еще до весны далеко, потом Мыльников и Осинский — оба люди капризные. Ну, как снова заартачатся друг перед дружкой?

— Мыльников не подведет, — уверенно сказал Ар­тем. — Я ведь тоже его немного знаю.

— Как говорится, дай бог...

Артем уже пошел, когда Носков окликнул:

— Приходи вечером в клуб. Награду будут вручать.

— Вам орден за трудную службу? — пошутил Артем.

— Гаврилыч тут у нас отличился...

— Как же, слышал... — улыбнулся Артем. — А по­мните, как вы его в поселковом крыли? Тунеядец и все такое.

— Что заслужил, то и получает... Пил, бездельни­чал — вот и ругали. А доброе дело сделал для людей — получай заслуженную награду! Так оно и должно быть... Оступился человек, ни в коем разе нельзя бить его по го­лове. Наказать нужно, но так, чтобы он сам понимал, что за дело. А выправился, стал человеком — и отноше­ние к нему должно быть человеческое. И дурак, кто ты­чет в глаза прошлым, попрекает. Именными серебряны­ми часами будет нашего Васю награждать сам начальник отделения дороги. На личной дрезине из Бологого при­будет. Сколько уж я тут живу, а и в глаза-то еще не видел начальника отделения... Какой почет нашему « Ваське-то а? Только вот чего я опасаюсь — пропьет он эти часы...

— Вряд ли, — сказал Артем. — Он, кажется, бро­сил пить.

— Это ведь дело такое: сегодня бросил, а завтра опять начал.

— Гаврилыч не такой человек.

— А ведь и верно, — сказал Носков. — Что я его знаю, всегда пил... Ни разу не бросал. Не зарекался, как другие. Убежденный был пьяница.

— И все-таки мне непонятно, почему он вдруг вот так взял и бросил? Неужели действительно на него по­действовал этот случай?

Кирилл Евграфович взглянул на Артема и усмех­нулся:

— Может, и ты к этому делу причастный...

— Я ему с осени больше ни одной бутылки не вы­ставил, — сказал Артем.

— Не в этом дело... Тут он мне толковал про порт­рет, который ты нарисовал... Ты знаешь, сильно это на него подействовало. Ну, как бы тебе объяснить?.. Чело­века всю жизнь по голове били чем попало, понимаешь? И за дело и не за дело. Честно признаться, и я к этому руку приложил... Он уж и человеком перестал себя счи­тать. Говорят, скажи человеку сто раз свинья, он и за­хрюкает... Так вот и он. А тут вдруг художник краска­ми портрет рисует. Да еще, чем черт не шутит, в музее выставят? Ну и спросят в музее люди: что это за лич­ность, мол, такая? И скажут: да так, какой-то пьяница... Нехорошо, это он-то мне говорит, получается... На порт­рете, дескать, я вышел представительный, будто генерал. Ну и в жизни должен соответствовать этому. Чуешь, как заговорил? Мужик ведь он умный, сам знаешь. Толкует, что разглядел ты в нем человека. Увидел в нем то, что он и сам уже давно позабыл. Вот это, я думаю, главное, что перевернуло ему все нутро... Разбередил ты его душу своим портретом... Показал бы?

— Да хоть сейчас, — сказал Артем.

— Придешь в клуб-то?

— А как же!

6

Когда Артем пришел в клуб — он немного опоздал, — начальник отделения дороги вручал щуплому и внешне невозмутимому Гаврилычу серебряные часы и грамоту министерства.

— ...Мне особенно приятно поздравить Василия Гав­риловича Иванова еще и потому, что он мой земляк... Я ведь родом из Бологого. И еще от отца своего — пу­тевого обходчика с восемнадцатого километра — слышал историю о том, как тоже наш земляк — Андрей Ивано­вич Абрамов — не пропустил через Смехово поезд с царскими сатрапами, удиравшими из. революционного Петрограда...

Артем подумал, что ослышался. В зале зашевелились, загудели.

— Помер Андрей Иванович, — сказал кто-то негром­ко. — В прошлом году похоронили.

Лицо начальника стало торжественно-суровым. Вы­прямившись и опустив руки по швам, он сказал:

— Почтим, товарищи, память нашего старейшего же­лезнодорожника и борца за революцию Андрея Ивановича Абрамова минутой молчания...

И люди в зале, скрипя стульями, недружно подня­лись со своих мест. А со сцены в зал все так же торже­ственно-сурово смотрел начальник отделения. Возле не­го, прижимая к груди большую, в красной обложке ми­нистерскую грамоту и коробочку с часами, стоял Гаври­лыч, от волнения моргая голубыми глазами.