Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

— Лыжи я разыскал, — сказал он. — А вот шапку так и. не смог найти.

— Черт с ней, — сказал Артем.

— Погоди, я у деда одолжу...

Когда он нахлобучил на голову серую засаленную ушанку, Артем стиснул зубы: от боли в глазах снова за­мельтешили огоньки.

Володя первый, Артем за ним — не спеша тронулись в путь. Солнце уже спряталось за деревьями. Над бело-зелеными остроконечными вершинами разлилось мутное красное сияние. Вроде бы стало еще морознее. Лыжи скрипели на весь лес. Володя повел его через бор напря­мик. Шел он медленно и часто оглядывался. Артему скоро стало жарко, пот застилал

глаза, приходилось то и дело вытирать его холодной варежкой. Голова существовала независимо от тела. Она была тяжелая, как снаряд, того и гляди готовый взорваться. Иногда ему казалось, что уже сумерки и Володи не видно. Он останавливался и, немного отдохнув, снова двигался вслед за Володей, кото­рый терпеливо ждал его.

В поселке Артем хотел было сворнуть к своему дому, но Володя воспротивился:

— Амбулатория в двух шагах, — сказал он. — Пус­кай фельдшер посмотрит...

Размотав полотенце, высокий черноволосый врач при­свистнул:

— Вы, Артем, родились в сорочке... Еще бы правее на несколько миллиметров, и я бы вам не понадобился...

Артем молчал — его снова стало мутить. Говорил Во­лодя:

— С горы, что на Горбатом карьере, на лыжах пока­тил и... в сосну врезался. И лыжи целы остались... Как в одном анекдоте, помните? Сам вдребезги, а галошам хоть бы хны!

— Анекдот вы мне потом как-нибудь расскажете... — озабоченно сказал доктор. — Вера, пожалуйста, ножни­цы, раствор йода, скобки!

3

Неделю Артем не выходил из дома. Доктор сказал, что у него сотрясение мозга и глубокая рана на черепе. Скучно было валяться в постели с туго забинтованной головой. Даже читать нельзя было: строчки сливались, кружилась голова. Каждое утро и в обед Гаврилыч при­носил в судках еду. Это его жена готовила Артему. По­ка плотник нес еду, она становилась холодной. Приходи­лось подогревать на плите. Печь Артем топил утром. После того как вставили вторые рамы и Артем заблаго­временно заткнул ватой щели и заклеил бумагой, в избе стало тепло.

А на улице трещал, набирая силу, мороз. К утру стек­ла наглухо покрывались толстой цветастой изморозью, и лишь после того как печка становилась горячей, изморозь постепенно оплывала. От морозов дом по ночам звучно потрескивал, покряхтывал. Стоило отворить форточку, как с улицы слышался тягучий скрип. Это скрипел

про­мерзший снег под валенками прохожих. Мимо станции проходили поезда, пушистые от инея, как гигантские гу­сеницы. И даже паровозные гудки стали хриплыми,

про­стуженными. По утрам из труб в звонкое остекленевшее небо кошачьими хвостами поднимался дым. Он не рас­ползался, а так и стоял торчком, будто примерз к жгуче­му туманному небу.

По радио объявили, что ребятам в школу ходить не надо. После обеда первой прибежала Машенька. Щечки так и горят, руками трет худые коленки. Сбросив с себя пальтишко с вытершимся воротником, первым делом под­бежала к русской печке и прижалась к ней, припечатав распластанные ладони. На ресницах блестят маленькие капельки.

— У вас таких морозов в Ленинграде не бывает, — говорит она. — Тридцать пять! К нам сегодня утром си­ничка в форточку залетела... Отогрелась, полетала по комнате, пшенной крупы поклевала, и снова фьють — на улицу. Я вечером снова форточку отворю — может, опять прилетит.

Артем

молча смотрит на нее. Машенька делает вид, что не замечает его взгляда.

— Будь добра, посмотри, что там в ящике? — просит Артем.

— Сейчас, сейчас, — говорит она, не в силах ото­рваться от печки. — Схожу, трудно разве? Только все равно там ничего, кроме газет, нету.

Артему запрещено выходить на улицу, и Машенька достает ему из почтового ящика газеты. До сих пор Ар­тем не теряет надежды, что Таня напишет, но пока — Маша права — приходят одни газеты.

Девчонка распахивает заиндевелую снизу дверь. В избу обрадованно врывается облако морозного пара. Артем слышит, как ее валенки шлепают по коридору, хлопает еще одна дверь. Кто знает, вдруг сегодня вмес­те с газетами в синий почтовый ящик упало письмо. Не может быть, чтобы Таня так и не написала. Одно-единственное письмо. Всего два слова и адрес. Он сразу же все бросит и помчится к ней. Хоть на край света!

— Вот вам «Известия», — кладет на одеяло газету Машенька. — Да не переживайте вы, Артем Иванович... А что, если вам бороду сбрить? Может, вы без бороды будете еще симпатичнее?

— Отстань ты от меня со своей бородой, — делает вид, что сердится, Артем.

— Борода-то ваша! — смеется она.

Чудесная эта девочка Машенька! Если бы не она, Артем пропал бы со скуки. Прибежит из школы, подме­тет, печку затопит, сварит картошку, чай вскипятит и посуду вымоет. А заодно и все школьные новости выло­жит. Одно удовольствие смотреть, как у нее все это лов­ко получается.

Затолкав в печку сухие сосновые поленья, Машень­ка выпрямляется и хозяйским взором окидывает при­бранную комнату.

— Дров еще надо принести! — вспоминает она и, надев Артемов ватник, уходит в сарай. Артем знает, что с охапкой ей ни за что не открыть дверь. Чувствуя лег­кое головокружение, встает с кровати и подходит к по­рогу. Услышав ее шаги, распахивает дверь. Машенька боком пролезает с огромной охапкой поленьев. Глаза ее делаются большими, губы сурово сжимаются. Покачав головой, она с грохотом опускает поленья на железный лист у печки. Стряхнув с ватника труху, укоризненно смотрит на Артема.

— У вас ведь сотрясение мозга! — упрекает она. — Вам еще три дня вставать нельзя... А ну, быстренько в постель!

— Смотрите, какой командир выискался! — Артем все-таки укладывается и натягивает на ноги плед.

— Встанете — голова закружится.. и грохнетесь на пол, а уж тогда сразу и рана откроется. Выйдет из вас вся кровь, и умрете на полу.

— Для чего это ты мне на ночь глядя такие страсти рассказываешь?

— Чтобы не вставали, — говорит Машенька.

Надев свое пальто и повязав на голову пуховый пла­ток, она с минуту крутится у буфета, вставая на цыпоч­ки и заглядывая в мутное стекло. Прихорашивается, хо­тя до дома-то всего два шага.

— И что у вас за дом, Артем Иванович! — всякий раз возмущается она. — Как же можно жить без зер­кала?

— Зачем мне зеркало? — усмехается Артем. — На го­лове волосы короткие — ладонью пригладил — и готово, бороду не брею... Девушки меня все равно не любят.

— Это уж вы зря, — возражает Машенька. — Очень даже многим вы нравитесь. Пришли бы как-нибудь на танцы, вас обязательно пригласили бы на дамский вальс. Я бы первая пригласила.