Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

Он довез Артема до самого дома, сам достал из багаж­ника рессору.

— Здесь ведь дедушка Андрей жил! — сказал Петр, глядя на освещенный уличной лампочкой дом.

— Теперь вот я живу.

— Ну, сегодня мне весь вечер будет икаться — Сте­панида все косточки перемоет.

Петр рассмеялся и, распугивая светом фар смеховских кошек, поехал по Кооперативной улице к дому Кирилла Евграфовича Носкова.

6

— Ну что ты ходишь как потерянный? — спросил Гаврилыч. — Уехала — и скатертью дорога... Любит — назад воротится, а не любит, так и жалеть нечего.

— Как у тебя все просто! — усмехнулся Артем.

— Вот бы моя баба сбежала, я бы только перекре­стился...

— А если я люблю ее?

— Тогда догоняй, — сказал Гаврилыч. — Ищи...

— Ищи ветра в поле...

До сих пор он не знал, куда уехала Таня. В школу из Бологого прислали другую учительницу, и она уже ведет занятия в Танином классе. Три раза в неделю ходит те­перь в Голыши и Артем. Он ведет уроки рисования. . Мальчишки и девчонки с увлечением рисуют карандаша­ми круги, кубы и квадраты. Вместе со всеми рисует фи­гуры и Женя. Он у Артема первый помощник. Собирает и раздает альбомы, стирает с доски, приносит из учитель­ской наглядные пособия.

Частенько из школы они возвращаются вдвоем. Женя, жестикулируя, рассказывает разные забавные истории и первый разражается громким смехом. Артем его не слу­шает. Глядя на знакомые сосны, он вспоминает, как они целовались под ними с Таней... Лес совсем стал светлый.

На вершинах осин и берез еще держатся редкие листья. На рябинах ярко рдеют чуть сморщившиеся ягоды. Их с удовольствием склевывают черные дрозды, которые поче­му-то не улетели на юг. Может быть, оттого, что в лесу все рябины красные от ягод?

Видя, что Артем почти его не слушает и думает о чем-то своем, Женя тоже умолкает. Иногда нагибается за еловой шишкой и, размахнувшись, запускает ее вверх.

— Хотите — попаду в старое гнездо? — говорит он.

— Что ты говоришь? — спрашивает Артем.

Женя вздыхает и, наморщив лоб, задумывается.

Мальчишка привык к художнику — он по-настояще­му учит его рисовать, — и ему грустно, что Артем уж ко­торый день переживает.

— Мне одна девчонка нравится, — после долгого мол­чания говорит он. — Из нашего класса...

— Я ее сразу узнал, — отвечает Артем. — По твоим рисункам. И догадался, что она тебе нравится...

— Я ей записку написал, а она прямо на уроке отда­ла ее учительнице... Я ведь ей написал, а она — учитель­нице!

— А что ты там написал?

— Ну, что она мне нравится...

— И сейчас нравится?

— Это же предательство! Я ей за это...

— Девчонке-то? — говорит Артем. — Вот уж это зря. Будь мужчиной.

— Она для меня теперь не существует... Такое не прощается, верно я говорю?

— Как тебе сказать, — говорит Артем. — Наверное, все-таки надо научиться прощать.

— Я не прощу, — твердо говорит Женя.

«Вот она, жизнь, — философски рассуждает про себя Артем. — Четырнадцать лет, а уже тоже... трагедия. Дев­чонка передала учительнице первую любовную записку... Конечно, это предательство. По глупости, наверное, она так сделала... А Таня считает предательством, что я ни­чего ей не рассказал о Нине. Но при чем тут Нина, если я люблю тебя, Таня!..»

После школы к нему стала забегать «на минуточку» Машенька Кошкина. Вместо минутки просиживала по полчаса, а то и больше. Она близко к сердцу принимала все беды Артема, но тоже ничего нового не могла сооб­щить. Никто из учителей не знал, куда вдруг уехала

Татьяна Васильевна. От кого-то Машенька слыхала, что на Урале есть у Татьяны Васильевны настоящая подру­га, к которой она могла бы поехать.

— Счастливый вы, дядя Артем, — в последний свой приход сообщила ему Машенька. — Любите... и вас то­же любят.

— Я — счастливый? — Артем даже рассмеялся. — Это новость для меня.

— А вот меня никто не любит, — со вздохом продол­жала она. — Правда, и я никого не люблю, но жить без этого как-то неинтересно...

— В книжке прочитала? — спросил Артем.

— Где вам, мужчинам, понять нас, женщин...

На нее без смеха невозможно было смотреть: малень­кая, светлоглазая, с темными кудряшками на лбу, она печально подперла голову рукой и тяжко-тяжко вздохну­ла. Ну и артистка эта Машенька!

— Есть на свете одно существо, которое меня лю­бит, — сказала она. — Это коза. И зовут ее тоже Маша.

Машенька вставала с табуретки, печально говорила: «До свиданьица!» — и уходила, а Артем снова оставался наедине со своими невеселыми мыслями. Он потерял ин­терес к строительству дома, плохо спал. Сидя у окна с книжкой, все время выглядывал, дожидаясь почтальона. И как только в синий ящик падали газеты, срывался с места и выбегал в сени. Но письма от нее не было.

В один из таких пасмурных осенних дней Артем по­чувствовал непреодолимую потребность к работе. Он принес сверху мольберт. Тонкими гвоздями прибил

отгрунтованный холст, разложил тюбики с красками, кисти и задумался... Нет, не над тем, что писать: он уже знал — это будет портрет Гаврилыча, — а задумался Ар­тем о самом Гаврилыче. Достаточно ли он знает этого человека? Несколько месяцев проработали они бок о бок. Стоит плотнику отложить в сторону топор, приподнять голову, и Артем уже знает, что он сейчас скажет... Вот они, десятки набросков, эскизы...

Артем позвал Гаврилыча и провел на холсте первый штрих углем. Плотник привык, что Артем рисует его, когда он работает, и даже не замечает этого, а тут его усадили у окна на табуретку и велели смирно сидеть. Правда, можно было разговаривать. Посидев минут де­сять, он вдруг сорвался с места и, пробормотав: «Погодь маленько...» — убежал. Вернулся через полчаса чисто выбритый, в каком-то нелепом полосатом бумажном кос­тюме и красной рубахе, из широченного ворота которой сиротливо торчала худая морщинистая шея с пучком во­лос на кадыке. Даже редкие волосы на макушке намазал чем-то жирным. От его измятого обмундирования несло нафталином. Видно, только что из сундука достал, где все это добро лежало долгие годы.