Три версты с гаком

Козлов Вильям Федорович

Тугая на ухо старуха с запавшим ртом, хозяйка дома, увидев его, затрясла седой головой, заохала:

— Ушла Танюшка-то с квартиры, родимый. Утром собрала вещички, а у ней и добра-то всего один шалгун да чемоданчик, и ушла. Обидел кто ее, что ль? Иль в шко­ле неладно... Лица на ней не было, а вот молчит, гордая... Я говорю, куда ты, посиди, я сейчас самовар вздую, чайку попьем, а она пихнула деньги за комнату и бегом, бегом...

— Куда?!

Старуха покачала головой и вздохнула.

— Хорошая жиличка была, грех жаловаться. И деньги аккуратно платила.

Не задерживала, а вот до нее жила у меня продавщица...

Артем наклонился и заорал старухе в ухо:

— Куда ушла, спрашиваю?

— Может, к Лизке... Не сказала, родимый. А может, и сказала, да я не расслышала. Скоро восемь десятков, глухая стала, батюшка.

Артем выбежал из дома, не затворив за собой дверь,

На дороге блестели лужи, отражая небо. Он обогнал Гаврилыча, направляющегося к его дому. Плотник что-то сказал, но Артем только рукой махнул: мол, сейчас не­досуг!

На крыльце лежал небольшой пес. Приоткрыв один глаз, взглянул на Артема, повозил хвостом, но так и не поднялся. Артем перешагнул через него. Дверь в Лизину квартиру была заперта. Артем стал стучать, сначала ти­хонько, потом загрохотал кулаком изо всей силы. Сердце его гулко колотилось, словно он только что взбежал на крутую гору. С ненавистью глядя на обшарпанную дверь, бил по ней кулаками...

Дверь отворилась, и на пороге появилась рослая Лиза. Поджав полные, как у сестры, губы, неприветливо смотре­ла на Артема.

— Где Таня? — спросил он, даже не поздоровавшись.

— Я к ней сторожем не приставлена, — резко ответи­ла она и захлопнула дверь перед самым его носом. С той стороны щелкнула задвижка.

Артем ошеломленно стоял в полутемном коридорчике, пропахшем квашеной капустой и кошками.

— Откройте! — снова забарабанил он в дверь.

Дверь приоткрылась, только не эта, а соседняя. Пожи­лая багроволицая женщина, с накрученным на мокрую голову наподобие тюрбана полотенцем, с любопытством посмотрела на него и, хихикнув, исчезла.

Предчувствие, что произошло непоправимое, терзало Артема. Почему эта женщина не открывает? Почему? Он должен увидеть Таню, немедленно, сейчас! Если бы Лиза не открыла, он, наверное, выломал бы дверь.

— Прекратите грохотать, я... я сейчас в поселковый заявлю! — с возмущением сказала она. — Говорю вам — не караулю я ее. А она мне о своих делах не докладыва­ет... Уж вы-то, слава богу, должны Таньку знать!

Не солоно хлебавши вернулся он домой. Гаврилыч строгал на верстаке зимние рамы. Их давно уже пора бы­ло вставлять. Когда ветер дул в окна, все тепло из комна­ты выдувало, и Артему приходилось на ночь поверх одея­ла укрываться дедовскими ватниками и тужурками. При­сев на чурбак, он задумался. Плотник, снимая с бруска тонкую стружку, искоса взглянул на него, но ничего не сказал.

Из мастерской доносились оживленные голоса: протяжный баритон Алексея и тонкий Женин тенор. Ира и Нина готовили обед. Часто хлопала дверь в сенях, слыша­лось трескучее шипение картошки на сковороде, Гаврилыч взвалил раму на плечо и понес в дом.

Куда она могла деться? У сестры ее нет, это факт. Сестра сама не знает, где она. Может быть, поэтому и такая злая...

На крыльцо вышла Нина. Она раскраснелась у го­рячей плиты, золотистые волосы стянуты белой лен­той.

— Артем, где у тебя лук? — спросила она.

— Какой лук? — не сразу сообразил он. — Ах лук… Наверное, кончился...

Нина спустилась с крыльца и, смахнув опилки со ска­мейки, присела рядом.

— У меня сердце разрывается, глядя на страдания молодого Вертера, — сказала она.

Артем неприязненно покосился на нее:

— Я уже давно заметил, ты всегда очень кстати ис­пользуешь свои обширные познания в литературе и жи­вописи...

— Мы так некстати нагрянули... — помолчав, сказала она. — Честное слово, мне очень захотелось тебя увидеть. Каков ты в своем родном Смехове.

— Ну и каков же я?

Нина посмотрела ему в глаза и невесело улыбнулась:

— Тогда, в Ленинграде, ты мне показался мятущимся, неустроенным, неуверенным в себе, а теперь ты совсем другой.

— Ты любишь слабых? Таких, чтобы можно было по­жалеть, да?

— Когда-то для меня идеалом был мужественный, сильный мужчина. За такого я и вышла замуж. По край­ней мере, мне сначала так показалось...

— За моряка?

— Какое значение имеет профессия? Он прирожден­ный артист. В зависимости от обстановки он всегда кого-нибудь играет. Познакомившись со мной, он угадал мой идеал и блестяще сыграл свою роль. А потом.., как это и бывает иногда с артистами, он с треском провалился... Сейчас он переменил амплуа. Изображает из себя кого-то на служебной сцене. Рвется в начальники. Пока по­лучается.... .— К чему ты мне все это говоришь?

— Женщины любят сами себе придумывать героев. А говорю тебе потому, что не хочу, чтобы ты плохо думал обо мне. И не сердись за тот последний вечер в Ленин­граде. У меня было очень плохое настроение.

— Я не сержусь. С чего ты взяла?

— А у нее красивые глаза, у твоей дикой Бары... Убе­жать через окно в одних чулках по снегу... Я уже на та­кое не способна.

— Я знаю, — сказал Артем.

— Не печалься, мой дорогой, — улыбнулась Нина. — Когда любовь легкая и безмятежная, без тревог и пере­живаний, она быстро и легко проходит... Как у нас с то­бой... Правда, то, что было у нас, и назвать-то любовью нельзя... Так, небольшая интрижка... Радуйся: у тебя, ка­жется, трудная любовь.

— Я и радуюсь, — пробурчал Артем.

На крыльцо выскочила Ира с полотенцем на юбке вместо передника. Тоже румяная, озабоченная.

— Куда ты пропала? Где же лук?

— Лука в этом доме нет, — сказала Нина. — Бедная Ирочка, что же нам делать? Алеша любит картошку с лу­ком, а его, как назло, нет.

— Иди кофе вари, — распорядилась Ира. — Артем, будь добр, попроси у соседей пару головок лука.

— Золотая жена будет у Алексея, — сказала Нина, поднимаясь. — Ведь для вас, мужчин, хорошая еда — это главное в семейной жизни... Недаром же говорят: путь к сердцу мужчины лежит через его желудок,