Три выстрела
Шрифт:
Сталин, не спеша, свернул цигарку, закурил.
– Но многие были и "за".
– Из тех, кто сейчас в Москве, лишь Яков. Лева же, уверен, туда сейчас сорвется. Грызться будет.
– Пусть.
Ворошилов покачал головой, вздохнул и пошел отдавать распоряжения.
– Клим, стой. В порядке все с Ильичом. Выживет. Но знают об этом пока только я и врач. Ну, теперь и ты, выходит, - выражение на грузинском лице Сталина стало столь загадочным и зловещим, что Ворошилов, который в жизни своей не боялся ни Дьявола, ни
– Знаешь врача, знаешь дату смерти?
Председатель Высшего военного совета республики, а в придачу к этой громкой должности еще и нарком по военным и морским делам, с тоской слушал, как холодный дождь барабанит по крыше вагона, сползает струями по окнам, словно ищет, как бы ему попасть внутрь и грязной лужей растечься по полу. Настроение хуже некуда, нарком перебирал тех, кто может заменить в Питере Моисея, кого надо выдвинуть, чтобы не потерять ключевую должность.
И, главное, как все провернуть отсюда, из Свияжска?
Телефон нерешительно, словно собираясь с силами, звякнул, наркомвоенмор недовольно покосился в его сторону, но тут аппарат вошел в раж, заполнил звоном штабной вагон. Троцкий схватил трубку.
– У аппарата!
В вагоне никого сейчас на свое счастье не было. Троцкий вряд ли бы пощадил того, кто увидел его таким растерянным. Наркомвоенмор побледнел, руки задрожали.
– Когда? Насколько тяжело?
Сборы были недолгими. Подогнать локомотив, отдать последние распоряжения, и мост через Волгу, который войска Восточного фронта вот уж скоро с месяц никак не отобьют у каппелевцев, остался на попечение латыша Славена. Поезд военкома взял курс на Москву.
В камере Дора просидела недолго, тяжелая дверь отворилась и ее повели на ночной допрос.
– Фамилия, имя, кто такая есть, - Петерс задавал вопросы лишенным всякой интонации голосом, словно бездушный автомат. Лишь растягивал слова. Звучало нисколько не смешно, но весьма зловеще.
– Я, Фаня Ефимовна Каплан. Под этой фамилией жила с 1906 года..., - Дора откинулась на спинку, закатила глаза к потолку, а руки сложила на коленях и в свою очередь начала отвечать монотонно.
– В1906 году я была арестована в Киеве по делу взрыва. Тогда сидела как анархистка. Этот взрыв произошел от бомбы, и я была ранена. Бомбу я имела для террористического акта. Судилась я Военно-полевым судом в городе Киеве. Была приговорена к вечной каторге. Сидела в Мальцевской каторжной тюрьме, а потом в Акатуевской тюрьме...
– Зачем стреляли в товарища Ленина?
– Петерс вдруг улыбнулся хитро.
– И стреляли ли вообще?
– Стреляла в Ленина я. Решилась на этот шаг еще в феврале. Эта мысль во мне назрела в Симферополе, и с тех пор я начала подготовляться к этому шагу.
Петерс лишь посмотрел недоверчиво, протянул задержанной лист допроса. Та поднесла его почти к самым глазам, пробежала взглядом и сразу подписала. Как только
– Ерунда полная!
И с чувством, во весь голос смачно выругался.
Утром за Дорой в ЧК Замоскворечья приехали. Двое вооруженных винтовками с примкнутыми штыками красноармейцев, - словно они конвоировали матерого уголовника, - отвели ее к грузовику, в котором сидели еще вооруженные солдаты. Пока машина ехала к Кремлю, Дору не покидало ощущение, что видит она Москву в последний раз. Может, выпрыгнуть из кузова и разом со всем покончить?
Нет.
Роль надо доиграть до конца.
– Что скажете? Как она?
Петерс, который ночь не спал, глянул исподлобья на ввалившегося к нему в кабинет Юровского.
– Так интересуетесь, или помочь можете?
Юровский выложил перед Петерсом постановление и одновременно маленький пакетик, который гулко и тяжело ударился о стол.
– Дело теперь веду я. Мандат подписан Председателем ВЦИК.
– Вот как? А это что?
– Петерс кивнул на пакетик.
– Пуля. Извлечена из кастелянши Поповой. От кольта пуля.
– Что?
– Петерс даже привстал со своего места и навис над Юровским. Последний сидел смирно и с ехидцей улыбался.
Петерс не выдержал и махнул рукой, словно хотел схватить Юровского за бороду. Недавний руководитель расстрела царской семьи даже отпрянул от неожиданности.
– Вот то оно и есть. Пуля револьверная, а к делу браунинг пришили.
– Что же, - Петерс вдруг притих.
– Баба слепая. Да и из пистолета ее, похоже, давно не стреляли. Хотя не хватает именно трех патронов.
– Отпускать, что ли? От прежнего режима пострадавшая, как-никак.
– И как же ее показания?
– Признание есть, - согласился Петерс.
– Дела. Версии?
– У меня их нет. Но по приказу Феликса Эдмундовича сегодня задержали английского поверенного Локкарта.
– Отлично. Для начала посадим их в одну камеру. А потом начнем трясти эту проклятую бабу по полной!
Специальный поезд Троцкого подошел к перрону ровно к восемнадцати, и, едва ли не секунда в секунду, подкатил автомобиль Дзержинского. Оба красных сановника пожали друг другу руки, и, неожиданно для них самих, обнялись.
"Неужели нам страшно"?
– пришло в голову обоим.
Автомобиль, скрипя и вереща на поворотах, мчал к Кремлю.
– Как он?
– Троцкий испытующе смотрел в светло-зеленые глаза Дзержинского.
– Плохо. Без сознания.
Троцкий нервно пригладил волосы, надел и сразу начал поправлять пенсне.
– Да и ты неважен. В Смольном и то лучше выглядел.
Наркомвоенмор был прав. Председатель ВЧК действительно сдал, меньше пятидесяти ему бы сейчас мало кто дал. А ведь совсем недавно пятый десяток разменял. Дзержинский хотел было отшутиться, но лишь махнул рукой.