Три
Шрифт:
Чейз почесал голову.
«Я солдат, – сказал мне Такер однажды. – Если я не там, я ничто». От такого сходства у меня заболел живот.
– Кроме того, Джесс говорит, что драка у нас в крови.
– Джесс... – простонала я. – Джесс здесь всего пять минут. Тебе не кажется странным, что он так полон энтузиазма, хотя еще на прошлой неделе скрывался в убежище?
Чейз нахмурился:
– Знаешь, он служил в армии. В настоящей армии, еще до ФБР.
Этого было недостаточно, чтобы Джесс выглядел героем в моих глазах, но, как всегда, состязание с дядей Чейза ничего мне не даст. Я заметалась, стараясь найти способ убедить Чейза прислушаться к здравому смыслу, но ничего не придумала.
Он дернул плечом, слегка смущенно.
– Когда-то он сражался за что-то очень важное. Совершал хорошие дела.
Я сделала вдох и на мгновение задержала дыхание.
– А еще он совершал кое-что не очень хорошее.
Чейз кивнул.
– Но хорошее перечеркивает плохое. Или нет... – Он сосредоточился на какой-то точке на полу и почесал в затылке. – Ничего не перечеркивает плохое. Но если ты совершишь достаточно хорошего, это сделает плохое... менее плохим. – Он издал недовольный звук. – Джесс заслужил покой в загробном мире – вот все, что я пытаюсь сказать.
В воздухе между нами висела пыль от сена, как будто время остановилось.
– Не знаю, можно ли перечеркнуть плохое, – медленно сказала я. – Но если можно, то, думаю, твоя доска была бы пустой. И если загробный мир существует, то ты тоже заслужил покой в нем.
Чейз посмотрел на меня долгим взглядом.
– Еще нет, – наконец сказал он.
Я опустила глаза на свои руки, которые сжались в кулаки. Чейз взял мои ладони и мягко потянул меня к себе, пока я не оказалась у него на коленях, прижавшись щекой к его шее.
– Ты и правда уходишь, – прошептала я. Он поцеловал мои волосы. Все внутри меня натянулось, как то сено, которое он крутил, пока не порвал.
– Тогда я пойду с тобой, – сказала я. Не похоже, чтобы меня отправили за Такером, да и в любом случае Чейз был для меня намного важнее. Даже если мне придется сбежать отсюда, я буду рядом с ним.
Он молчал.
– Утром, когда я услышала, что они отправляют отряд за нашими ранеными, я думала, ты ушел. Думала, что Три отослали тебя. Эти секунды, пока я все не выяснила, были худшими в моей жизни. – Я села к нему лицом и большими пальцами очертила его подбородок. – Если ты собираешься сражаться, то я тоже буду сражаться. Если захочешь сбежать, то мы сбежим. Но я не позволю тебе уйти без меня.
Я поцеловала его, вложив в этот поцелуй весь свой страх, и гордость, и любовь. А когда я отстранилась, Чейз тяжело дышал и его глаза блестели от эмоций.
– Хорошо, – сказал он. – Хорошо.
И поцеловал меня в ответ.
Поцеловал так, словно все наши поцелуи до этого слились в один, и в то же время этот поцелуй отличался от всего, что я испытывала раньше. Как будто внутри у него столкнулись, заискрили и вспыхнули все чувства. Скоро я уже сидела у Чейза на коленях, с трудом дыша, а он всего себя вкладывал в каждое прикосновение.
Завтрашний день исчез. Исчезло все.
Пальцы Чейза зарылись в мои волосы и спустились по спине, прижимая меня еще ближе. Я подняла лицо, чтобы глотнуть воздуха, и его рот нашел мою шею, поцелуями спустился к ключице, где на цепочке висел медальон со святым Михаилом. Внутри у меня взорвался жар, разлившись по рукам и ногам, оживив каждую клеточку моего тела. Я провела ладонями по его груди, по сильным плечам, по спине и забралась под рубашку, к рваному шраму, опоясывающему бок, и стянула с него рубаху через голову. Мне хотелось чувствовать его кожу, хотелось зайти дальше.
Чейз поднялся, и на секунду я оказалась в воздухе. Мои колени сжали его бедра, одной рукой он поддерживал мою спину. Негромко скрипнули доски – Чейз опустился на колени и постелил на пол свою рубашку. Опираясь на локти, он навис надо мной, остановившись, чтобы проверить мою реакцию.
Я прижала ладонь к его груди, чувствуя, как сильно бьется его сердце. Оно словно было моим, и я знала: если он умрет, мое сердце тоже остановится. Грудь Чейза вздымалась и опадала с каждым вдохом. Кажется, он подумал, что я пытаюсь его оттолкнуть, и отодвинулся от меня. Но я остановила его, сняла свою рубашку, отбросила ее в сторону и посмотрела на него.
Чейз притормозил и лег на бок. Провел пальцем линию от моего горла до пупка, и я подумала, чувствует ли он, как сжимаются мои мышцы от его прикосновения. Я сосредоточилась на том, как двигается его кадык, осознавая, что меня охватывает новое, требовательное желание, которое пересиливало страх и неуверенность. Это желание растворяло нас друг в друге, обнажая единственную правду: есть только я и он, и наше тепло, и доверие. Есть только здесь и сейчас.
– Подожди.
Я достала из кармана два пластиковых квадратика, которые дала мне Ребекка – не забыть сказать ей спасибо, – и сунула их ему в ладонь.
Чейз тряхнул головой, словно пытаясь прояснить мысли.
– Где ты это взяла? Впрочем, неважно. – Он прочистил горло и провел кончиками пальцев по моей шее, по обнаженному плечу и вниз по руке до самого запястья. – Ты уверена?
Я поняла, что он говорит не только о том, что происходит сейчас, но и о моем обещании остаться с ним, и кивнула. Я была ужасно напугана, но Чейз придавал мне сил.
– Да.
Я смотрела, как его дрожащая ладонь нежно легла на изгиб моей талии.
Чейз снова поцеловал меня, решительно, но медленно, так что мое сердце едва не разорвалось. Слова превратились в шепот, потом шепот сменился вздохами и сбившимся дыханием. И, по мере того как перемещался лунный свет, падавший через окно, все мои волнения о том, что принесет завтрашний день, или о том, что я не знаю, что нужно делать, растаяли. Остались только мы.
* * *
Позже мы разомкнули объятия и принялись смущенно разбирать одежду. Мы долго одевались, отряхивали рубашки и медлительно завязывали шнурки, как будто эти действия означали: то большое и важное, что произошло между нами, закончилось.
Было поздно. Луна уже исчезла из окошка под потолком конюшни и стояла высоко в небе. Сквозь доски доносилось тяжелое дыхание лошадей в стойлах под нами. Я смотрела на лестницу, ведущую вниз, и думала о спальнях, о своей койке над Ребеккой и Шоном, которым предстояло попрощаться. Мою грудь пронзила острая боль – я не хотела возвращаться туда.