Тридцать третий румб
Шрифт:
Мой друг Франческо был сирота, голь перекатная – его родители давно умерли, он жил у тётки. Их большая семья была ещё беднее нашей, так что он тоже поневоле раздумывал, как добывать себе средства на жизнь. И вот однажды он загорелся идеей отправиться в Геную и записаться матросом на какой-нибудь корабль. Наконец решился и принялся звать меня с собой:
– Ну давай же, Серджо, соглашайся! Вдвоём будет веселее! Ты только представь – сколько всего повидаем! А потом однажды вернёмся сюда настоящими морскими волками! Говорят, что в море служить тяжело, – ха, уж нас-то этим не напугаешь! Можно подумать, что здесь жить не тяжело! Я уверен, в море будет только лучше!
– А что старик Таддео рассказывал про свою службу, помнишь?
– Не важно, Серджо, всё равно… – Франческо
Мы с ним шли по дороге вдоль моря. Он вслух мечтал о будущей жизни. Солнце палило, горячая пыль жгла босые ноги, пахло водорослями и рыбачьими сетями. Говорят, что в каждой стране своё небо и своё солнце. Как это? Неужто испанское солнце отличается от нашего тосканского? Но чем? Впрочем, должно быть, это правда. Морякам лучше знать, они многое повидали, а я не был дальше родного городка. Хотя вру, был – мы же ездили к тётке в горы… Но деревня, где живёт тётушка Джулия, просто пустыня по сравнению с нашим городком. Пускай на него фыркают приезжие франты, обзывают захолустьем. Конечно, с крупными городами не сравнишь, но и какой есть хорош. Но мне, пожалуй, хотелось бы поглядеть на большие города. Говорят, там широкие улицы, главная площадь больше нашей раз в пять, а людей столько, что они не уместились бы на этой самой площади!
– Ну? – нетерпеливо спросил Франческо. – Что молчишь, Серджо? Пойдёшь со мной в Геную? Там большой порт, много кораблей, наверняка нас возьмут куда-нибудь!
Я пожал плечами. В самом деле, почему бы и нет.
– Когда ты собираешься?
– Да когда угодно. Хоть завтра! – Он хлопнул меня по плечу, подпрыгнул и воскликнул: – Я знал, что ты меня не бросишь, дружище!
Я вернулся домой и рассказал об этом матери. Думал, она станет меня отговаривать, а она даже обрадовалась, что я наконец найду себе дело и со временем смогу помочь семье.
– Что ещё за глупости! – говорила наша соседка, тётушка София, и воздевала руки к небу, словно призывая его в свидетели. – Что это вы выдумали! Наша земля кормила нас и будет кормить! А простаков в море зазывают те, у кого нет сердца! Где это видано, чтобы на воде было лучше, чем на твёрдой земле?! Дурачку Франческо какие-то негодяи-проходимцы вскружили голову, наболтали ему в уши разной чепухи – а он сбил твоего Серджо с толку! Обмануть глупых мальчишек – невелика хитрость! Не вздумай их отпускать!!! – повторяла она матери.
Когда ко мне зашёл Франческо, тётушка София прижала нас обоих к себе и сказала со слезами:
– Не ходите в море, ребятки, не ходите! Что бы там ни было, на земле надёжнее! В море вы пропадёте! Да, мы бедные – но не нищие, если что, всегда друг другу поможем! А как же вы там, далеко от дома, совсем одни? Не губите себя, у вас же вся жизнь впереди!
Они с матерью посудачили ещё некоторое время, поплакали, но мать всё равно не возражала. Она часто ворчала, что я не думаю о семье и всё такое… Конечно, она жалела меня, но всегда больше любила Фабиано, а меня сравнивала с ним не в мою пользу.
Собирались мы недолго. Ночью я не сомкнул глаз. На сердце щемило, почему-то было страшно уезжать. Но не хотелось выглядеть трусом, и Франческо не хотелось бросать одного. Он так радовался, что мы пойдём вместе.
II. Солёная морская вода
Во время своего первого плавания я понял, что имел в виду старый Таддео, когда однажды сказал со вздохом, отхлебнув вина из кружки:
– Море солёное, как пот и слёзы. Его не удивишь ни тем ни другим.
Он произнёс это, потёр уцелевшей левой рукой свои красные, всегда слезившиеся глаза и невесело посмотрел в окно таверны на хмурое море, почти невидимое за серыми струями дождя. Мне стало грустно. Я подумал, что жизнь на берегу тоже не мёд, да и вообще всё непросто. Тогда я считал, что уже кое-что повидал. А в море понял, что
Генуэзская гавань обращена к югу, в бухте стоит множество судов. От турецких пиратов её охраняют галеры и пушки. Порт огромный, длинный, и город великолепен, особенно его прибрежная часть с церквами, дворцами и красивыми богатыми зданиями.
Генуя ошеломила нас, что и говорить. Франческо так просто ошалел от увиденного и долго глазел на корабли разинув рот. Я раньше и подумать не мог, что через Геную проходит столько товаров, столько людей из разных стран. Отсюда ведь не так уж далеко до нашего Виареджо, но здесь совсем другая жизнь! В порту стоял шум, удивительно было слышать речь на разных языках.
В первой же попавшейся таверне мы узнали, что к выходу в море готовятся два голландских пинаса [7] – «Святой Бенедикт» и «Святой Христофор» – и нанимают матросов. Мы немедленно пошли и записались на второй, «Святой Христофор». Нанялись на целый год, подписали договор. Вместе с нами нанимались и другие итальянцы, но молодых и неопытных, вроде нас, почти не было – в основном подобрались люди бывалые, некоторые и с тёмным прошлым. Один тип с густой чёрной бородой и тяжёлым взглядом в ответ на просьбу некоего Гвидо посторониться и не толкаться так разъярился и выдал порцию таких отборных ругательств, что Гвидо хотел было дать сдачи, но встретился с грубияном глазами, взглянул на его кулаки и немедля передумал. Грубияна звали Руджеро. Глядя на это, я решил по возможности не ввязываться в ссоры, хотя и понял, что на судне без них не обойтись. Кого-то да придётся ставить на место. Но этого Руджеро решил остерегаться.
7
Пинас – трёхмачтовое торговое судно XVII века.
Накануне отплытия мы с Франческо пошли в церковь, попросили о благополучном плавании святого Николая, покровителя моряков, святого Христофора, раз в его честь назван наш пинас, и святого Эльма. Молиться святому Эльму нам посоветовал один старый матрос в порту.
– Сант-Эльмо – мученик, поэтому он может уберечь моряков от мучений! Вы знаете, как его казнили? Намотали его внутренности на лебёдку, как корабельные снасти. С тех пор он покровитель моряков! Запомните – он даёт знак, что будет буря!
– Как даёт? – удивился Франческо.
– Зажигает свои свечки на кончиках реев и на верхушках мачт. Их так и называют – огни святого Эльма. Просите у него благословения, он поможет. Нам не раз помогал, – сказал матрос, вздохнул и посмотрел в морскую даль. Он чем-то напомнил мне нашего Таддео.
Признаюсь, с первого взгляда я не влюбился в наш пинас. Конечно, имя у него гордое – «Святой Христофор», и со стороны он красивый. Но внутри он мне совсем не понравился, особенно кубрик, где нам предстояло жить. Я не думал, что там будет так тесно и грязно, что будет такой запах. Хотя как ещё может пахнуть в тёмном, сыром и затхлом закутке, где в тесноте живёт множество людей, где полно крыс, тараканов, блох, клопов, мокриц, куда просачиваются запахи тухлой трюмной воды, смолы, дёгтя и серы? Впрочем, смолой провоняло всё судно… Это уже потом, когда я пообтёрся на нём, попривык, почти перестал обращать внимание на эту вонь, тем более что и других забот хватало. А вначале, признаюсь, даже затосковал по жизни на берегу. Но пути назад уже не было, и мне ничего не оставалось, кроме как на прощание смотреть с палубы на вечерний генуэзский порт, на башню, где с наступлением темноты зажигали сигнальный огонь, на дома прибрежных улиц, на склоны гор… Только сейчас до меня дошло, что уже завтра мы надолго отправимся в море, земля исчезнет из виду, а наши жизни будут зависеть от прочности судна, от мастерства капитана и шкипера, от выносливости, от удачи… Нашего капитана звали Ян Доннер, а шкипера – Томас Хоорн.