Тридцать третий румб
Шрифт:
Ветер смешался с водяной пылью и при каждом порыве щедро обдавал нас брызгами. Всё было мокрым, казалось, весь пинас промок и продрог насквозь. Высокие штормовые паруса надувались, и пинас с трудом подвигался вперёд, вздрагивая от ударов волн в борта, с жалобным скрипом забирался на очередную водяную громаду, а потом тяжело скатывался с неё носом вниз. В такие моменты казалось, что он падает, вот сейчас прямиком уйдёт в пучину, и волны сомкнутся над ним. Но он ненадолго зарывался носом в воду и, скрипя, взбирался на очередную волну. Вдали океан выглядел серым, словно кипел, и только вблизи открывалась его чёрная глубина. Когда огромные волны поднимались над нами, я смотрел на их тёмные склоны и шептал молитвы. Океан казался огромным чудовищем, которого разбудили по неосторожности; его гневный рёв смешивался с воем ветра и отчаянным скрипом судна, и от этих звуков кровь стыла в жилах.
Мой взгляд
– No! Ты что, свихнулся?! Вернись!!! – заорал Франческо.
Но Гвидо не слышал – он прыгнул за борт, взмахнув руками, и огромная волна накрыла его. Больше он не показывался над водой.
– Diavolo! Как он мог… это же смертный грех! – выговорил Франческо и перекрестился. Его лицо было мокрым от воды, но я увидел, что из глаз потекли слёзы.
– Ему теперь перед Богом отвечать, – ответил Филиппо и хлопнул Франческо по плечу.
Я почувствовал, что меня сейчас вывернет наизнанку, и кинулся к подветренному борту. Перегнулся, ощущая, как без толку сводит внутренности. Потом тряхнул головой, чтобы прийти в себя. Тело плохо слушалось, руки дрожали. Пинас дёргался во все стороны. Ребята вытягивали какую-то снасть, и я, ругаясь сквозь зубы, пошёл к ним и ухватился за ходовой конец, надеясь отвлечься за работой. Но меня ненадолго хватило, опять пришлось всё бросить и тащиться к подветренному борту. Я старался ни о чём не думать и ни на что не обращать внимания, чтобы не поддаться панике. Но после очередного приступа морской болезни, не помню, какого по счёту, накатила отвратительная липкая слабость, я уже не смог идти и сполз на палубу. Ещё никогда я не видел смерть так близко и не ощущал её близость так остро – эти водяные горы, этот беспощадный ветер, трепавший наш пинас. Перед глазами всё ещё стояло белое лицо Гвидо. Я представил, как его тело опускается на дно, в темноту, опускается без конца… До дна, должно быть, несколько миль… Мне мучительно захотелось, чтобы судно перестало качаться хоть на минуту. В глазах то и дело темнело, я старался остановить на чём-нибудь взгляд, но всё уплывало, как во сне. Я испугался, что потеряю сознание и меня смоет за борт. Вдруг пинас кинуло вбок, и палуба ушла у меня из-под ног. Я поскользнулся, упал ничком, ударился щекой о мокрые просмолённые доски и провалился в зелёную тьму.
Меня привела в чувство холодная волна, окатившая меня с головы до ног. Я ощутил во рту горько-солёный вкус океанской воды и открыл глаза. Стояли сумерки, а может, так только казалось из-за тёмных туч. Шторм не ослабевал. Я с трудом приподнялся. Мутило так, что хотелось вывернуть всё нутро наизнанку, голова кружилась, пальцы не слушались, как верёвочные. А пинас раскачивался и надсадно скрипел. Я гнал от себя мысли о смерти, но в ту минуту она казалась скорой и неизбежной. Я опять начал повторять молитвы, почти бездумно, только чтобы хоть как-то овладеть собой и отогнать ужас. Приподнялся, посмотрел за борт – и вдали, во мгле, увидел большой корабль, который показался мне очень странным. Я сразу даже не понял почему, а потом до меня дошло: он шёл круто к ветру, почти против ветра, и шёл спокойно и уверенно. Это был не «Святой Бенедикт». У меня сразу мелькнула мысль о «Летучем голландце», но мне почему-то показалось, что это не он. На миг даже захотелось оказаться на том корабле – его как будто почти не качало. «А впрочем, если это и „Летучий голландец“, неудивительно. В недобрую переделку мы попали… Какой же я дурак, что пошёл в море!» – подумал я с досадой и опять сполз на палубу.
– Серость морская [16] , какого чёрта ты здесь делаешь! – раздался прямо надо мной сердитый голос боцмана. – Свалился – так валяйся в кубрике, нечего мешаться под ногами! Ещё не хватало, чтоб тебя за борт смыло, и так работать некому!
– Вот ещё, буду я валяться, со мной всё в порядке, – огрызнулся я и встал.
Вспомнил слова одного из старых матросов, которые услышал утром: «Как отличить настоящего моряка? В бурю он ни за что не уйдёт с палубы! Пассажиры уползут в каюты! Береговые крысы, маменькины сынки, которым нечего делать в море, тоже заберутся в койки и будут лежать зелёные! А настоящий моряк не боится ни качки, ни волн, ни ветра, он всегда наверху!» Вот мы с Франческо услышали это и договорились держаться наверху до последнего. Но не успела пройти склянка, как морская болезнь снова меня одолела.
16
Серость морская – молодой, неопытный моряк (морск. шутл.).
– Опять травишь море [17] , сопляк? – бросил Луиджи, проходя мимо меня. Его, подлеца, не укачивало.
– Это его от тебя с души воротит! – ответил за меня Франческо. Его тоже укачало, но не так сильно, как меня. Вот ведь счастливец, даже завидно.
Но с палубы я всё-таки не ушёл. Правда, нормально соображать начал только на следующее утро. Качка вроде поутихла. Голова разламывалась, ноги плоховато держали, но уже почти не мутило – и на том спасибо. На море я старался не глядеть – мне казалось, что я лет двести не видел ничего, кроме волн, которые без конца качаются вверх-вниз. Когда я закрывал глаза, они всё равно продолжали качаться и перекатываться.
17
Травить море – страдать от тошноты, морской болезни (морск.).
– Как ты? – спросил я у Франческо.
– Да вроде очухался. Думал, не спасёмся, потонем тут, всю ночь молился святому Николаю. Ночью с места сорвало пушку, начало болтать по нижней палубе, страх какой – хорошо хоть, никого не задавило… И парус унесло, матроса сбросило в море… Питера, того голландца с серьгой… Бедняга… Скорей бы уж дойти до этих островов… как их, забыл, на которые мы идём? Есть хочешь? Ребята только что сели. Горячей еды не будет, только сухари да остатки вчерашней похлёбки. Горяченького бы сейчас выпить – так нет ничего… Кок сказал, только к вечеру сготовит горячее… У нас там сыро, хоть вычерпывай…
Франческо имел в виду наш кубрик. Боцман старался подогнать люк как можно плотнее, но всё равно в непогоду туда попадали брызги. Койки, вещи – всё было отсыревшее и холодное.
Наш пинас изрядно потрепало штормом, и мы молили Бога о том, чтобы добраться до островов Зелёного Мыса без приключений. Опасались турецких пиратов и тревожно всматривались в каждое пятнышко на горизонте, но удача не подвела – никаких пиратов мы не встретили и благополучно добрались до порта, где нас уже ждал «Святой Бенедикт».
Только подумать: ещё недавно мне казалось, что я сгину в море и больше не увижу землю. Ну ничего, в следующий шторм меня так просто не напугаешь. Я теперь уже не совсем новичок, успел за время плавания выучить дюжину морских узлов и привыкнуть к качке. Филиппо обнадёжил меня, сказал, что больше так сильно не должно укачивать. Первый раз, говорит, хуже всего.
Было бы жаль, если б я не увидел эти места. Островов довольно много, они разные, большие и маленькие, местами скалистые, а местами покрытые сочной зеленью, с чудесными горами и холмами. Должно быть, в раю так же красиво, как здесь на рассвете. Правда, говорят, что эта красота обманчива – воздух здесь плохой, заразный, от него приключается лихорадка, сводит живот и кровь течёт из внутренностей. На этих островах много соли, но она почему-то красноватого цвета. Говорят, тут бывает пора, когда солнце стоит прямо над головой – наверно, печёт как в аду, – а с середины июня до середины октября каждый год идут затяжные ливни с молниями и громом. А с октября по июнь тут дует ветер с оста и приносит мелкую пыль с материка, из краёв, где живут магометане. Когда она наполняет воздух, солнце делается красным, как гнев Божий. Возле островов есть превосходные бухты, а есть и опасные места, где потонуло немало кораблей, коварные узкие проходы и водовороты. В местных водах множество всевозможной рыбы, а на самих островах, как говорят, полно разной дичи и насекомых. Мы сошли на берег Сантьягу – это самый большой из островов – и побродили по городу. Там есть собор и крепость Святого Филиппа, которая защищает город от пиратов.
Вместо погибших на судно наняли нескольких новых матросов. Один из них напомнил мне Роберто Марино, как я представлял его себе по рассказам Таддео: черноволосый, с чёрными глазами и бледным от природы лицом – это было заметно, даже несмотря на морской загар. Каково же было моё удивление, когда я узнал, что этого человека зовут Роберто Марино! Франческо тоже поглядывал на него и удивлялся. Признаться, я сперва засомневался, он ли это – подумал, просто тёзка, имя-то не такое уж редкое. Но это не давало мне покоя, и я ждал случая узнать. Только прямо спрашивать не хотел – россказни Таддео про морскую деву запросто могли оказаться выдумкой от начала до конца, старик всегда любил присочинить. А мне не хотелось выглядеть легковерным дураком.