Тридцать три удовольствия
Шрифт:
В первых числах ноября Николка, наконец, объявился сам. Он позвонил по телефону и попросил взаймы пару сотен.
— Как назло, я сейчас сам временно на мели, — сказал я. — Вот через четыре дня получу аванс в издательстве, тогда я полностью в твоем распоряжении.
— Мне сейчас надо, срочно, — вздохнул Николка.
— Позвони Ардалиону, он в тебе души не чает.
— Ты же сам знаешь, что когда он занят делами, то нет более прижимистого жмота.
— А ты уже звонил ему?
— Звонил.
— Понятно. Ладно, не горюй, что-нибудь придумаем. Птичка-то приехала?
— Да.
— Все в порядке?
— В порядке, в порядке, только деньги нужны дозарезу.
После этого разговора я позвонил Ардалиону Ивановичу и сказал, что мне ровно на четыре дня нужны три сотни.
— Для Николки? — спросил он сразу.
— Какое тебе дело. Вопрос жизни и смерти.
— Не могу. У меня все бабки в дело закручены.
— Ну и жадюга же ты, Лимон! Никогда не поверю, что у тебя нет наличности.
— Забываешься, Федя. Я все-таки на двадцать лет тебя старше. Ну ладно, двести рублей дам, но тебе лично, а не Николке. Потому что если он не сможет отдать, я не смогу с него требовать. А ты в денежном отношении надежнее. Приезжай.
Мало того — когда я приехал, то он не просто отдал деньги, а заставил меня расписаться в какой-то накладной, что, мол, мне выданы двести рублей для производства дел по поручению фирмы «Марина». Накладная, разумеется, была липовая, и при помощи ее Ардалион Иванович добивался, чтобы я вернул деньги. Я понимал, что подобное скупердяйство имело смысл — так Тетка ограждал себя от возможного множества просителей взаймы. Но все-таки он перегибал палку. Жлобство его было столь же доведенным до абсурда, сколь бессмысленными порой бывали его швыряния деньгами во время очередной «волны» или «Тяги».
С Николкой я пересекся в метро, отдал ему деньги, спросил, как идут бракоразводные процессы, он ответил, что процессы идут, и на том мы расстались. Выглядел он неплохо, хотя стал еще более худым, чем прежде.
Вскоре на меня со всех сторон посыпались гонорары, я снова разбогател и мог позволить себе какие-нибудь развлечения. В конце ноября мне позвонила одна моя старая знакомая и позвала на церемонию закладки камня часовни, около которой потом будет восстановлен Храм Христа Спасителя. С Леной мы не виделись уже год, а когда-то были любовниками, и я согласился. Каково же было мое удивление, когда там, на этой церемонии около бассейна «Москва», я встретил Николку и Птичку. Когда камень был заложен, начался молебен, и я предложил всем отправиться в Дом журналистов и там вместе поужинать, но Лена отказалась идти куда-либо до окончания молебна. После того, как мы расстались, она стала религиозной, соблюдала посты, ходила исповедоваться и причащаться. Мне это было недоступно, я завидовал верующим и уважал их капризы. Я даже несколько раз перекрестился, покуда шел молебен. В толпе собравшихся я разглядел еще одно знакомое лицо — писателя, который в Египте назвался в шутку Гессен-Дармштадским. Он стоял в той части толпы, над которой развевалось странное знамя — вверху полоса черная, в середине золотая, а нижняя — серебристо-белая. Очень красивое сочетание цветов. Я все пытался вспомнить, где еще я восторгался такой цветовой гаммой. Наконец вспомнил. В усыпальнице Рамсеса Третьего. Белые стены, испещренные барельефами, изображающими земную жизнь людей и царя, и черные потолки с золотыми фигурами людей, животных и птиц, наслаждающихся райской жизнью после праведной земной жизни. Мир земной и мир небесный.
Я не стал подходить к Гессен-Дармштадскому. Один раз мне показалось, что он заметил меня, и я кивнул ему, но тотчас понял, что ошибся — он не заметил. С ним была красивая блондинка в очках, которая, видимо, и занимала его внимание.
К концу этого молебна мы успели изрядно продрогнуть — день был сырой и холодный. Поэтому сесть в Домжуре за уютно обставленый столик и отогреться двумя-тремя рюмками водки было истинным наслаждением.
За все время Николка ни разу не обмолвился о своем долге, и я простил его ему, понимая, что, как это часто случается, судьба, даровав ему счастье любви, тут же перестала снабжать финансами. Птичка поначалу была грустная, но выпив пару бокалов шампанского, развеселилась, мы рассказывали Лене, как путешествовали по Египту и Турции, и в нашем рассказе поездка представала в еще более выгодном свете, нежели она была на самом деле. С огромным сожалением я почувствовал некоторую натянутость между Николкой и его невестой. Видимо, безденежье моего друга начинало уже портить характер их взаимоотношений. Так чаще всего увядают и рассыпаются курортные романы, если люди пытаются продолжать их по возвращении в обыденную жизнь. Радостные, легкие, солнечные, хрупкие, они не выдерживают тягот будней, скучной городской жизни, хмурых осенних и зимних небес.
Прощаясь, я тайком спросил у Николки, не одолжить ли ему еще. Он стыдливо отнекивался, ведь я заплатил за весь ужин, но когда я сунул ему в карман сто рублей, горячо поблагодарил меня.
Из Домжура я поехал к Лене. Как сильно все переменилось у нее в доме с тех пор, как я в последний раз был здесь! Одна стена комнаты была сплошь увешана иконами, некоторые, причем, были настоящие, старые. Горели лампады. Фотографию Храма Христа Спасителя, висящую под стеклом в рамке, украшала в честь сегодняшнего события гирлянда из искусственных цветов. Некоторое время мне было не по себе и потребовалось усилие воли, чтобы и не скиснуть, и не поддаться пошлому иронизированию.
— Не будем ни о чем говорить, — сказала Лена и потушила свет.
Удовольствие семнадцатое
С НОВЫМ ГОДОМ!
Мне грустно… потому что весело тебе.
Перед Новым годом я подружился с ребятами из «Молодежной газеты», куда с недавнего времени поставлял карикатуры. Все они были немного моложе, веселее и глупее меня. Они пригласили меня встречать Новый год в большой компании на загородной даче. Я уже собирался ехать туда, как позвонил Николка и спросил, где я встречаю Новый год. Делать было нечего — я взял его и Птичку с собой, надеясь, что мои новые друзья не очень рассердятся на меня за то, что я привез с собой прицепчик из незваных гостей. Встречались на Казанском вокзале. Когда я приехал туда, там уже были Саша Белов со своей женой Мариной и Сева Лопатин со своей девушкой Катей. Николка с Птичкой заставили себя ждать целых пятнадцать минут. Но когда они, наконец, появились, им было прощено опоздание, настолько господин Старов был высок, строен и элегантен, а госпожа Чайкина мила и пленительна в своей лисьей шубке, лисьей шапке и сапожках с лисьей меховой опушкой. Сев в электричку, мы доехали до станции Липы, в дороге весело шутили и почти сразу перестали чувствовать хотя бы малейшую скованность недавнего знакомства. На станции Липы шел снег, а на стене станционного помещения бросалась в глаза смешная надпись: «БУДЬ СЧАСТЛИВА, КИРА» — оставалось лишь пожалеть, что среди наших девушек нет Кир. От станции до дачного поселка можно было доехать на автобусе, но мы отправились пешком и добрых полчаса шли через великолепный лес. Лопатинская подружка, славная глупенькая киска, несколько раз с жаром обращалась к нам, указывая на высоченные ели, несущие на своих плечах и рукавах целые сугробы чистого белого снега:
— Нет, вы только посмотрите, ведь это настоящее берендеево царство!
Лопатин, наконец, сделал ей замечание:
— Катенька, голубчик, ты уже пять раз это повторила. Скажи что-нибудь другое. К примеру: «Ели надели белые шапки» или «Лес — точно терем расписной».
— Ну вот еще! «Терем расписной» — это же про осень! — возмутилась Катенька.
То и дело поглядывая на Николку и Ларису, я поражался, насколько крепко на них еще держится египетско-турецкий загар. С меня он уже почти совсем сошел за два месяца. Однажды, когда я в очередной раз посмотрел на них, мои глаза встретились с глазами Ларисы, и я подумал: «А ведь она не Птичка! Она — Лисичка».
— Подумать только, — сказала она в ответ на мои мысли, — еще так недавно мы купались в Ниле и в Дарданеллах. Даже не верится. Коленька, неужели это было правда с нами?
Хорошо, что она перестала называть его Одеколончиком. Пусть уж лучше Коленькой, хотя я давно привык к Николке.
Когда в просвете леса показались высокие крыши добротных генеральских дач, Лопатин достал из сумки настоящий, из магазина «Маска», грим Деда Мороза, красную шапку с белой опушкой и надел все это на себя. В лесу мы нашли ему сосновую дубину, вполне пригодную, чтобы служить посохом морозильным. Катенька ограничилась тем, что надела на голову картонный кокошник на резинке. Хлопая в ладоши, приплясывая и напевая, мы сопроводили Деда Мороза и Снегурочку до дачи генерала Грохотова, где ждали нас его дочь Настя, зять Андрей и друзья зятя и дочери, сотрудники газет, журналов и телевидения — Василий Крапоткин, Софья Мандельштам, Родион Подбельский, Татьяна Зимушкина, Светлана Корф и Алексей Василевский. Сам генерал, а также его супруга, к сожалению, отсутствовали, встречая Новый год дома, в Москве.
Дача генерала Грохотова снаружи выглядела как некое нагромождение этажей, окон, террас, балконов и даже каких-то башенок, намекающих на то, что здесь — крепость военного человека. Интерьер дачи, напротив, отличался стройностью и гармонией. Большую часть первого этажа занимала огромная гостиная, в которой сверкал всеми гастрономическими удовольствиями длинный и широкий стол. По стенам были развешаны как ружья, так и предметы живописи и декоративного искусства. Из гостиной выходили двери в различные комнаты и вела лестница на второй этаж.