Тридцать три удовольствия
Шрифт:
— И не смей прикасаться ко мне, — сказала она кому-то незримому. — Если бы ты знал, как ты мне противен, бабник несчастный.
— Разве ты еще не ушла? — спросил я.
— Ах вот оно что! Вместо того, чтобы покаяться в своих преступлениях, ты, оказывается, только и ждешь, когда я уйду, чтобы вызвонить какую-нибудь из своих грязных девок и предаться с ней блуду? Хорошо же, мой милый, ты никогда больше не увидишь свою Катечку.
Волосы сохли очень медленно, а когда наконец высохли, она плюхнулась в кресло и разрыдалась. Я встал с кровати, отшвырнув книгу в сторону.
— Не приближайся ко мне! — заверещала она. — Это будет расцениваться, как попытка изнасилования.
— Не волнуйся, — ответил я, — у меня в судебных органах кругом свои люди. Даже если я надругаюсь над твоим трупом…
— Что-о-о?! — Лицо ее пылало ненавистью. — Какой же ты страшный человек. Я и не знала, с кем делила ложе все эти месяцы. Только теперь вижу.
Подобная содержательная беседа продолжалась как минимум еще часа полтора. Кончилось все, разумеется, изнасилованием, а утром я проснулся, чувствуя ее тело, крепко прижавшееся к моему, и подумал: «Пора с этим кончать, дикость какая-то!» На другой день я побывал дома, у родителей, и выкрал у сестры лифчик. Приехав на свою съемную квартиру, долго раздумывал, куда бы его положить, но в конце концов просто повесил его на спинку стула. Ротик появилась часов в семь вечера. Когда она позвонила в дверь, я только через полминуты подошел и испуганным голосом спросил:
— Кто там?
— Между прочим, это я, — ответила она с легкой угрозой в интонации.
— Минуточку, — пролепетал я еще более испуганно, — одну минуточку.
После этого я стал бегать по квартире, двигать стулья, открыл окно и с громким стуком закрыл его — квартира располагалась на первом этаже и нужно было создать иллюзию, что кто-то совершил побег. При этом я громко произнес:
— Скорее, прошу тебя!
Дверной звонок надрывался, одновременно с ним раздались несколько ударов ногой в дверь. Наконец я подбежал к двери, взъерошил волосы и открыл. Она отпихнула меня в сторону и вбежала в комнату. Я следовал за нею.
— Где она?
— О ком ты?
— Где эта тварь, с которой ты тут баловался, ожидая меня?
— Уверяю тебя, я был один. Неужели ты и впрямь думаешь, что я способен тебе изменять?
— Не ври, подлец! Я слышала, как ты сказал ей, чтоб она поторапливалась. Ага, она выпрыгнула в окошко. Сволочь, ты специально снял квартирку на первом этаже, чтобы проделывать такие фокусы. Ну, все понятно. Какие мне еще нужны доказательства!
— Ну перестань, перестань. Я отвечу тебе, почему не мог сразу открыть. Это вовсе не то, что ты думаешь. Давай сядем на кровать…
— Не сядем! Ты опять загладишь свои преступления тем, что насильно затащишь меня в постель.
— Умоляю тебя, давай сядем. Я должен признаться тебе, что, кажется, я очень болен. Нет, нет, это не СПИД и не венерическое заболевание, не пугайся.
— А что же?
— Давай сядем, — я обнял ее и усадил на кровать так, чтобы лифчик, висящий на спинке стула, сделался актером, а мы зрителями. — Видишь ли, — продолжал я, нарочно растягивая рассказ, — это началось со мной еще в детстве, когда я учился в школе. В то время я был очень скромным и застенчивым мальчиком, больше всего мне всегда не хотелось, чтобы люди обращали внимание на мою персону. И даже когда у меня что-то начинало болеть, я не всегда признавался в этом, чтобы избежать суеты и хлопот со стороны взрослых…
— Что это?! — с глазами, вылезающими из орбит, выдохнула она, глядя на симпатичную деталь женского туалета, деловито свешивающуюся со спинки стула.
— О, черт! — проскрипел я зубами и сильно стукнул себя кулаком по колену.
Окаменев и побелев, как Лотова жена, она продолжала не мигая смотреть на однозначный след преступления.
— Послушай, — сказал я, — это не совсем то, что ты думаешь. Я сейчас все объясню тебе. Дело в том, что мне приходится подрабатывать платным массажем, я в своем время изучил китайский, японский и индийский массаж. У меня была пациентка, а когда ты пришла, я испугался, что ты не то подумаешь, и… Куда же ты? Ротик, постой!
Она все с таким же окаменелым выражением встала с кровати и направилась к двери. У порога резко обернулась и выпалила:
— Я вам не Ротик!
Это были ее последние слова. Она вышла вон и, сильно хлопнув дверью, исчезла из моей жизни.
Прощай, прощай, мой милый и глупый Ротик.
Сев на кровать и глядя на превосходно справившийся со своей ролью лифчик сестры, я позволил чувству жалости к Ротику охватить меня. В эту самую минуту позвонил телефон. Сейчас она спросит, действительно ли я делал массаж, а я отвечу, что не было никакого массажа, а был факт измены, и ей еще чего доброго захочется великодушно простить меня.
— Мамочка, привет, — раздался в трубке голос Николки. Звучал он, надо сказать, не очень весело. — Как поживаешь?
— Вполне прилично поживаю. Только что меня оставила любимая женщина.
— Что, серьезно? Ну ты даешь. И таким веселым тоном это говоришь?
— А как еще прикажешь? Ты же сам мне читал то стихотворение Гумилева. Не помню, как называется. Что если женщина с прекрасным лицом уходит от вас, то нужно… То есть, нет, что если она говорит, что не любит, надо встать и уйти не оглядываясь и не возвращаться больше. Правильно?
— Примерно так.
— Ну а вы как там?
— Кто — мы?
— Ну привет! Одеколончик и Птичка.
На том конце провода раздался тяжелейший вздох, вслед за которым последовало хриплое признание:
— Она меня бросила.
— Ничего себе! Как же так? Не может быть, не верю!
— Вот так. Собрала вещи и укатила в Киев.
— А в чем причина?
— Во мне. Я — скот. Я ей грубость одну сказал. Потом просил прощения, но она не простила и уехала. Мне теперь жить не хочется. Да что я говорю, у тебя, вон, тоже самое.
— Нет, у меня гораздо проще. Я нарочно все подстроил так, чтобы она ушла от меня.
— Ротик?
— Ротик, Ротик. Ну и что ты теперь собираешься делать?
— Федька, поехали со мной в Киев.
— Поехали, конечно, только я-то тебе зачем?
— Понимаешь, я один не смогу. Надо как-то по-особенному ее вернуть. Как мы тогда в Египте. Выкрасть ее. Жаль, что Ардалион сейчас противный. Эх, вот если бы Тяга! Ну что, поедем?
— Когда?
— Да хоть сегодня или завтра. А?