Тридцать три удовольствия
Шрифт:
Мы подоспели как раз вовремя — вся компания, оказывается, приехала полтора часа назад и успела немного выпить и слегка захмелеть. Соня Мандельштам играла на рояле, когда в нашем сопровождении пришли Дед Мороз и Снегурочка. Все повскакивали с мест и бросились нас встречать. Соня же закончила начатую пьесу и лишь тогда присоединилась к остальным.
— Здравствуй, Дедушка Мороз, борода Лопатин, — ревел басом Родион Подбельский, — ты подарки нам принес, похититель Катин?
Я уже знал, что в их компании принято было уводить друг у друга девушек. Только не жен. Насколько мне было известно, Катенька сначала была любовницей Подбельского, а Лопатин ее увел. Точно так же Таня Зимушкина перешла от Василевского к Крапоткину, после чего Алексей утешился приобретением Светы Корф, отбив ее в свою очередь еще у какого-то журналиста. Что же касается Сонечки, то она побывала в любовницах у всех присутствующих, кроме Андрюши, Саши Белова, Николки и меня, так что я с первого момента сделался объектом ее пристального внимания, поскольку Саша и Андрюша были при женах, а Николка сразу представил Ларису как свою невесту.
Еще не догорели сумерки, а мы уже вовсю праздновали окончание 1990-го года. За окном валом валил снег. Точнее сказать — за многочисленными окнами. Куда ни глянь, всюду можно было видеть бьющиеся о стекло снежинки, крупные, как губы Катеньки. Основательно закусив и выпив, все начали развлекаться, я вспомнил катание на фелюгах и предложил для разминки конкурс на лучшее прозвище, сам себя назначив председателем жюри. Победитель мог загадать любое желание, а присутствующие должны были его выполнить немедленно. Список прозвищ получился такой:
Ф. Мамонин — Мамочка
С. Мандельштам — Маня
А. Тихонов — Штирлиц
A. Белов — Белочка
B. Лопатин — Кишка
B. Крапоткин — Крага
А. Василевский — Стул
Н. Старов — Одеколончик
Л. Чайкина — Птичка
А. Тихонова — Грошка
М. Белова — Тюха
Е. Румянцева — Ротик
Т. Зимушкина — Зимушка
C. Корф — Коржик
Р. Подбельский — клички не имел.
Первое место я присудил кличке «Ротик», она как нельзя лучше подходила красногубой Катеньке, похожей на рыбку из диснеевского «Пиноккио».
— У кого-нибудь есть возражения? Возражений нет. Да здравствует мисс-кличка Ротик!
— Ура! Я загадываю желание! Хочу… Хочу… Ой, я не знаю, чего я хочу.
— Хочу, чтобы все, — сказал Родион Подбельский.
— Родька, не хами, — пнула его ногой хозяйка дачи.
— А что такого? Это же Шариков такой тост произносил в «Собачьем сердце», — с лукавым видом оправдывался шалун.
— Хочу, чтобы было взятие снежного городка, — наконец, сообразила, чего ей хочется, Катенька-Ротик. — Чтобы половина мужиков украла и спрятала там Светку и Таньку, а другая половина штурмовала крепость и отбивала пленниц.
Времени для забавы было еще порядочно, мы высыпали на двор, за каких-нибудь полчаса слепили крепость — некое снежное подобие дачи генерала Грохотова. Потом была игра. Подбельский, Крапоткин и Лопатин с двумя заложницами оборонялись в снежном городке, а я, Николка, Белов и Василевский штурмовали крепость. Снежки летели в ту и другую сторону, немилосердно попадая по лбам, носам и щекам, залепляя рты штурмующих и обороняющихся. Незанятые в игре девушки сначала наблюдали за всем со стороны, но когда Птичка воскликнула, что будет Жанной д’Арк и встала на сторону нападающих, то все смешались в последнем и решительном, наибестолковейшем бою, где просто уже валяли друг друга без разбора, сокрушали еще недавно с таким старанием возводимые стены, хохотали, залепливая друг другу лица снегом и получая изрядные холодные пригоршни себе в лицо и за шиворот. А снег с неба все гуще и гуще валил. Помню, как Николка повалил в сугроб Птичку и поцеловал ее в губы, а я тогда схватил ближе всех стоящую ко мне Катеньку и, сообщив ей, что я предательски принял сторону обороняющихся, сделал аккуратную подножку, повалил ее туда, где был глубже снег, сделал вид, будто споткнулся и, рухнув на нее, от души поцеловал в яркие, крупные губы. Тотчас вскочил, поднял ее из снега и засмеялся:
— Впервые целую девушку в кличку!
— Как это? — спросила Катенька с несколько ошалевшим видом. — A-а! В ротик! Вот тебе!
И она очень ловко подставила мне подножку, я упал на бок и уже лежа видел, как к Катеньке подошел Лопатин. Лицо его было окровавлено, и Катенька, как тяжелораненого, повела его в дом.
Битва закончилась, а до Нового года оставалось еще два часа. Вернувшись в дом, все привели себя в порядок и стали пить глинтвейн, который хозяева приготовили для нас, покуда мы резвились, и рассказывать небывалые истории.
— А вот такое бывает в жизни? — мне не терпелось показать присутствующим бутылку страшного старика. Все по очереди стали разглядывать мой чудесный александрийский сувенир, спрашивали, каково предназначение, я ответил, что в момент наступления Нового года нужно держаться за эту бутылку и загадывать желание, тогда оно непременно исполнится, и именно в этом году.
— Эта штука сродни нашим соснам, — сказала Настя.
Все пошли смотреть на сосны. Явление природы и впрямь было удивительное, столь же необъяснимое, как бутылка и пузырек внутри другой бутылки. Две сосны росли на расстоянии вытянутой руки друг от друга, а примерно на высоте двух с половиной метров их соединяла в виде арки единая для обоих деревьев толстая ветвь. Необъяснимое чудо природы.
— Вот и мы так срослись, правда? — услышал я, как Николка шепнул Ларисе.
Потом мы встречали 1991 год, держась за страшную бутылку и загадывая желания. Я все никак не мог придумать себе желания. Те смутные мечты, что поднимались из темных уголков души, я не хотел загадывать, не хотел, чтобы они сбылись. Все остальные явно с серьезностью отнеслись к гаданию и с напряженными лицами слушали удары часов. Потом мы пили много шампанского, танцевали, а когда утомились, Лариса взяла гитару и стала дивно петь, гораздо лучше, чем тогда, в Чанаккале. Ее необычный голос касался тех клавиш души, которые, должно быть, навеяли Равелю «Игру воды», и хотелось сотворить безумство — выкрасть Ларису и увезти куда-нибудь далеко-далеко. Гитарой она владела легко, без напряжения, будто это был не инструмент, а живое существо, которое само производило звуки. Я не выдержал и пошел погулять, добрел до сросшихся сосен, смотрел на них и думал, что кому-нибудь может прийти в голову повеситься на этой общей для обоих деревьев ветви, кому-нибудь из них, ведущих беззаботную и бесполезную жизнь. Повешенный так четко представился мне в этой естественной сосновой арке, что сделалось жутко. Вернувшись в дом, я видел, как Николка и Лариса жадно целуются на веранде, прошел мимо и стал страстно танцевать с Катенькой Румянцевой. Я и сам не заметил, как приник губами к ее ротику, а когда понял, что она и не думает сопротивляться мне, повел ее на второй этаж и заперся с нею в одной из комнат, где стоял огромный кожаный диван. Лопатин видел, как мы поднимались по лестнице, но, кажется, был сильно пьян и не сделал никакой попытки помешать нам. На рассвете мы с Ротиком оделись и тайком сбежали с дачи генерала Грохотова в Москву.
Удовольствие восемнадцатое
ЗИМА
Вот это было. А узник… гитара…
Дзинь… трень… эх, эх, Николка.
Мой недолгий роман с Катенькой протекал бурно и весело. Насколько она была глупа и банальна, настолько же неуемна в чувственных наслаждениях. Я снял небольшую квартирку неподалеку от метро «Семеновская», она и стала местом наших частых свиданий. Поначалу Ротик здорово развлекала меня, я даже завел особый альбом, куда помещал карикатуры на все ее благоглупости. Она вся была напичкана инструкциями из эротической литературы, и ей ничего не стоило, например, прерваться в определенный миг, чтобы справиться в сборнике руководств по китайской или индийской эротике, так ли нужно в такой позе вставлять нефритовый стебель в нефритовые врата. В промежутках между эротическими восторгами Ротик усиленно занималась йогой, и вообще она была безумно увлечена здоровьем своего тела, всякими там лечебными голоданиями, сыроедением, промываниями, гимнастиками, завариванием трав и прочей чепухой, которая отнимала добрую половину всей ее жизни. Астрология была ее религией, над гороскопами она трепетала, как правоверный иудей над Торой. По одному из гороскопов выходило, что мы с ней идеально подходим друг другу в сексуальном плане, но ни в коем случае не должны жениться друг на друге, потому что в таком случае один из нас непремено убьет другого, причем самым садистским образом. А для того, чтобы наш внебрачный союз был крепче и дольше продержался, сей гороскоп предписывал мне ежемесячно возить Ротика на самые знаменитые курорты и в крупнейшие центры мировой культуры — Рим, Париж, Лондон, Ниццу, Венецию, Рио-де-Жанейро, Гаити, Таити, Лас-Пальмас и так далее. Единственное, куда мы успели с ней съездить, — в Одессу. На конкурс карикатуристов, на котором я занял первое место, обеспеченное солидным денежным вознаграждением. Мы здорово покутили пару дней и успели страшно разругаться до того, как вернулись в Москву. Дело в том, что чем дольше длился наш роман, тем ревнивее становилась моя поклонница научной эротики. Она следила за каждым моим шагом. Когда мы встречались, она первым делом то тайком, а то и в открытую обнюхивала меня, не пахнет ли от моей персоны чужими женскими духами. Время от времени она вдруг заявляла мне: «Между прочим, я все про тебя знаю. Так что лучше сам признайся, где ты ночевал прошлой ночью». Я честно отвечал, что ночевал дома, у родителей. «Не ври, — говорила она, — гнусный развратник. Да к тому же, оказывается, и врун. Ну что, сам назовешь ее имя или я вынуждена буду назвать тебе его?» — «Чье имя?» — «Той, с которой ты в эту ночь развлекался». Подобные разговоры стали дико выводить меня из себя, а в конечном счете я начал потихоньку ненавидеть Ротика. Однажды в какой-то компании одна дура, хватив лишнего, принялась обрызгивать всех своими духами. Приехав в квартиру на «Семеновской», я первым делом снял с себя свитер и запрятал его поглубже в шкаф, радуясь, что Ротик плещется в ванной. Но совершив этот акт утаивания компрометирующего предмета, я вдруг сказал самому себе:
— Какого черта?!
Она вышла из ванной комнаты и сразу учуяла чужие духи, которыми пахли мои волосы, и ни за что ни про что влепила мне пощечину.
— Любопытно, — сказал я, — какое из эротических руководств дает указание так начинать любовное свидание?
— Подлец! — ответила она. — Нет, ты хуже, чем подлец, ты мерзавец. Неужели тебе самому не противно раздавать свое тело направо-налево? Прощай, я ухожу, ты не увидишь меня больше никогда.
Однако у нее были еще мокрые волосы и нужно было их подсушить — на дворе еще стоял март месяц, довольно прохладно. Я улегся с книгой на кровать, ожидая, что она будет делать дальше.