Тридцатая любовь Марины
Шрифт:
– Сейчас, Сереж, сейчас…
Лифчик непривычно стянул грудь, трусики полезли вверх по ногам:
– Сейчас, сейчас…
Быстро одевшись, она подбежала к столу:
– Так… паспорт…
Паспорт лежал в тумбе, в верхнем ящике.
Диплом… бабушкины облигации… письма, письма, письма… паспорт.
Быстро вытащила его из-под груды писем, улыбнулась, пряча в карман, и только сейчас почувствовала, что кто-то мешает ее радости.
Марина подняла глаза и столкнулась с колючим недобрым взглядом.
Выражение
За ночь лицо приобрело черты злобы, недовольства и мстительности. Угрюмые глазки сверлили ее. Упавшие на лоб пряди злобно тряслись.
– Сссука… – шипели тонкие губы.
Розоватые блики играли на фотографии.
Марина выглянула в окно.
Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в магазин пылал костер из гнилых ящиков.
Внезапное решение поразило ее своей простотой. Она улыбнулась, а ОН, словно поняв, зашипел, затрясся сильнее:
– Сссука… сссука…
Протянув руку, она сорвала его со стены – только булавки посыпались на стол.
Торчащий в большом ящике ключ напомнил о содержимом.
Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет, вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу, вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий он сразу потянул руки вниз, но там ждал мутный исцарапанный целлофан: Библия, Чуковская, ГУЛАГ, – все закувыркалось, распахиваясь, мелькая фотографиями и строчками.
Вытряхнув ящик, сунула в пакет фотографию, выбегая, оглянулась.
Со стены никто больше не смотрел.
Только проступал бледный, еле заметный квадрат.
Сергей Николаич нервно курил у подъезда, когда она выбежала, обняв угловатый пакет.
– Это что еще? – нахмурился он.
Марина улыбнулась:
– Это так… надо сжечь… ненужное прошлое…
– Аааа… – равнодушно протянул он и кивнул, – Ну, пошли быстрей.
Костер был по пути. Он пылал ярко и громко.
Два заспанных грузчика в рваных ватниках обрушили на него новые ящики и скрылись в черном дверном проеме.
Запыхавшаяся Марина подошла к костру, заметив как сильно растопил он подмерзший ледок, размахнулась и бросила набитый книгами пакет.
Пролетев сквозь порывистые желтые языки, он с хрустом провалился в рассыпчатый янтарный жар, и тут же целлофан пронзительно затрещал, свертываясь. Книги рассыпались, пламя охватило их.
Фотография скорчилась, треугольное лицо сверкнуло омерзительной гримасой и пропало навсегда. Тетрадь зашевелилась, горящие страницы скручивались черными рассыпающимися трубочками, замелькали фотографии.
Вика… Наташка… Нина…
Два грязных поломанных ящика с треском рухнули в .костер, накрыв горящие книги.
– Вот и все… – прошептала Марина, чувствуя на лице теплоту пламени.
Она устало улыбнулась.
– А Стендаля-то зачем? – усмехнулся Сергей Николаич, бросая в костер окурок.
– Надо, – тряхнула головой она и облегченно вздохнула, – Ну, пошли теперь…
На автобусной остановке толпился народ.
Рассвет набирал силу: грязный осевший снег побледнел, мутно-синие облака на востоке порозовели.
Отодвинув рукав, Сергей Николаич посмотрел на часы:
– Припаздываем. Плохи дела.
– Может такси возьмем? – спросила зябко Марина.
– Ишь ты, таксошная какая! – усмехнулся он, – Привыкла деньгу проматывать! Нет, Марина. Такси – это баловство. Пролетариату общественный транспорт дан для передвижения. Так что, давай как все.
Подошел автобус.
Он был основательно переполнен и слегка осел на правый бок.
Его быстро обступили.
Разошлись двери, но никто не вылез, наоборот, – тесно стоящие пассажиры подались глубже.
– Вперед! – бодро взял Маринину руку Румянцев и, проталкиваясь, полез в автобус.
С трудом они втиснулись, поднялись по ступенькам, раздвигая и тесня стоящих.
– Чего толкаешься… – сонно повернулся к ним какой-то парень в синей нейлоновой куртке.
Ничего не ответив, Сергей Николаич обратился к Марине:
– У тебя проездной?
– Нет. Вот пятачок.
– Давай.
Его пальцы взяли пятак, рука потянулась над чужими плечами:
– Опустите пожалста…
Автобус резко качнуло, сзади навалились, Марина вцепилась в вертикальный поручень, облепленный многими руками.
Ей давно уже не приходилось ездить так рано – за мутными стеклами автобуса еще светились фонари и окна; то и дело вспыхивающий розовым восток мелькал за сероватыми коробками домов.
– Ну как, жива? – дохнул ей в затылок Сергей Николаич.
С трудом поворачиваясь к нему, она кивнула:
– Народу сколько…
– Ну и хорошо, – рассмеялся он, – В тесноте, да не в обиде.
Автобус стал поворачивать, их прижало к окну.
Сергей Николаич поднял руку и украдкой погладил Марину по щеке:
– Выспалась?
– Выспалась… – улыбнулась она.
– А я вот так каждый день. Хоть мне и к девяти положено.
– Почему?
– Да не могу и все тут. Как привык, так и встаю в шесть. По будильнику. Не могу валяться, когда другие работают.
– А машины персональной нет у тебя?
– Отказался. У нас заводик небольшой. Всего-то три волги прикрепили. Директору, главному механику, ну и мне полагалась. Только я нашему главному инженеру уступил. Он в Красногорске живет. Человек пожилой. А ему-то к семи обязательно нужно, как штык. Вот я и уступил…