Тридцатая любовь Марины
Шрифт:
– Да мало ведь. Володя наверно сотни три уж сделал.
– Володя! Так он тут уж который год. А ты – полдня. Ладно, смети стружку и пошли обедать… или, даи-ка я смету.
Лена сняла с гвоздика металлическую щетку и быстро-быстро очистила станок.
Подошел Соколов:
– Ух ты. Полная тележка. Славно.
– Чего ж славного? – усмехнулась Марина, поправляя съехавшую косынку.
– Всего сорок шесть.
– Нормально. Для начала, я говорю, сотню за смену сделаешь – и то
– Все в порядке, Иван Михалыч. Отремонтировали.
– Лады. Шестой не барахлит?
– Нет.
– Если что – я после обеда в инструменталке.
– Хорошо.
– Ну, идите, а то щи простынут, – улыбнулся он.
– Пошли! – Лена взяла Марину за руку и они двинулись к выходу.
Столовая ЗМК была просторной и светлой, с красивыми деревянными панно и аккуратными красными столами.
На всех столах уже стояли широкие алюминиевые бачки с комплексными обедами.
Здесь вкусно пахло борщем и было по-семейному оживленно.
– Вооон наши сидят, – показала Лена. Они прошли меж занятых столиков и оказались возле большого стола, за которым уместилась вся бригада Лены Турухановой.
– Вот и красавицы наши, – поднял голову от тарелки тот самый полный лысоватый рабочий, – Руки мыли?
– Мыли. Сергеич, мыли! – весело хлопнула в ладоши Лена. – А ты мыл?
– А как же! Чистота – залог здоровья. Садитесь. Зин, ну-ка посмотри
– мы борщ не весь съели?
– Ой. весь! – притворно испугалась Зина, заглядывая в бачок.
– Я вам покажу – весь! – засмеялась Лена, садясь и подавая Зине две пустые тарелки. Вскоре они с аппетитом ели густой, ароматный, переливающийся блестками борщ.
Володя, тем временем, придвинул к Зине бачки с котлетами и пюре:
– Раскладывай, Зинуль.
Зина принялась наполнять тарелки.
Рядом с Мариной сидел пожилой рабочий с большими белыми усами. Он ел не торопясь, ложка аккуратно черпала борщ, белые усы равномерно двигались.
Марине понравились его крепкие рабочие руки, спокойные умные глаза и такое же спокойное лицо с правильными чертами лица. Он чем-то походил на одного актера, который играл кадровых рабочих во многих советских фильмах.
Заметив изучающий взгляд Марины, он улыбнулся и спросил:
– Ну как, дочка, нравится у нас?
– Нравится.
Он уверенным движением отправил в рот ложку, пожевал усами, кивнул:
– У нас хорошо. Вот столовая – любо-дорого… Вкусный борщ?
– Очень.
– Вот. А вчера рассольник еще вкуснее был. Ешь…
Марина склонилась над тарелкой.
Ей показалось, что она ест очень быстро, но бригада обогнала ее, – переговариваясь, они уже пили густой компот, в то время как Марина клала себе в тарелку пюре с двумя толстыми котлетами.
– Догоняй, Марин! – улыбнулась Лена, вылавливая ложечкой крупную ягоду.
– Я так быстро не умею.
– А ты привыкай, – откликнулся с другого конца стола Володя.
– Дайте человеку спокойно поесть, – перебил их Сергеич.
– И то верно, Миш, – поднял голову усатый рабочий, – Кто спешит – тот поперхнется. Правда?
– Правда, Петрович.
Марина разломила котлету вилкой. Она показалась необычайно вкусной.
– У нас, дочка, люди хорошие, – сказал седоусый Петрович, отодвигая пустую тарелку и осторожно прихлебывая компот, – Позубоскалить любят, на то и молодежь. А в остальном – ребята что надо.
– Я уже заметила.
– В таком коллективе работать – одно удовольствие. Я вон четвертый десяток на заводах, так что, верь…
– Петрович, а чего ты котлеты не ешь? – спросил Володя, вытирая губы салфеткой.
– А мне, Володенька, пора вегетарьянцем становиться.
– Как Лев Толстой, что ль?
– Почти. Но он-то – от ума им стал, а мне – доктора прописывают. Лучше кефир с компотом, говорят, чем кура с гусем. Все засмеялись.
– Не смейтесь, – улыбнулся Петрович, – Придет время и вам пропишут. Вспомните тогда Ивана Петровича.
– Вспомним, Петрович, вспомним, – проговорил Сергеич, вставая, – Приятного аппетита.
– Спасибочко.
Постепенно из-за стола ушла вся бригада, остались Марина с Иваном Петровичем.
– Завод – это дело особенное, – медленно прихлебывая компот, говорил он, – А главное – почетное. Ведь ежели разобраться – вся жизнь человеческая на этих вот железках держится – машины, трактора, самолеты, кастрюли, холодильники. Это все мы делаем – рабочие. Без нас – ни пахать, ни сеять. Даже поесть – и то ложка нужна! Да…
Он помолчал, вытирая усы салфеткой, вздохнул, глядя куда-то вперед, затем добавил:
– Я ведь, Марина, в деревне родился. Было нас у матушки двенадцать душ. А времена-то будь здоров. Голод. Кулачье зерно попрятало, из обреза норовит садануть. Колхозы только-только становятся. Хлеба нет. А батьку на гражданской беляки убили. Зарубили под Царицыным. И поехал я в город, чтоб лишним ртом не быть. На завод устроился. Не получалось сначала. Мы же лаптем щи хлебали, ничего окромя косы не видали. А тут – паровой молот, шестерни, лебедки. Но – освоился. Потом – армия. И снова завод. А после – война. Только мне повоевать мало пришлось – под Москвой ранило в голову, полтора года по госпиталям провалялся. Еле выжил. Списали, что называется, вчистую. И снова на завод. Снаряды точили…