Тринадцатая пуля
Шрифт:
Пришельцы усилили напор, они размахивали руками и громко, убежденно что-то доказывали. Потом мне Саболыч рассказал, в чем было дело.
Оказывается, эти двое просили разрешения подраться в нашем дворе; это были опытные, закаленные бойцы, уважавшие старинные дворовые законы.
Наконец, выпросив разрешение, враги встали лицом к лицу и, соблюдая ритуал, принялись облаивать друг друга.
Облаивание длилось несколько минут, в течение которых бойцы распаляли
Носатый, незаметно для противника, все это время медленно отводил руку с палкой за спину, видимо, замышляя с размаху треснуть лысого толстяка по черепу.
И когда он уже решил, что настал такой момент, и уже начал движение, толстяк с неожиданной для своей комплекции скоростью нанес хромому короткий, резкий удар кулаком по носу.
Хромой взвыл и вместе со своей палкой повалился на стол с доминошниками. Бой был закончен в виду невозможности одного из соперников продолжать схватку.
И как раз в этот момент во двор въехала большая черная машина. Она была настолько велика, что с трудом поместилась в нашем дворике.
Увидев дивную, сверкающую никелем, машину, обе группы, подхватив своих лидеров, ретировались.
Доминошники преклонили колени. Они собирали костяшки, упавшие на землю в результате неловкого пассажа носатого вояки.
Задняя дверца автомобиля распахнулась и из нее выступил высокий красивый мужчина.
Откинув со лба черную прядь, красавец быстро задал любителям древней игры один за другим два вопроса:
— И часто у вас так?.. Здесь проживает знаменитый русский художник господин Сухов?
Это был Илья Григорьевич Болтянский — муж Марии Сергеевны.
— Вряд ли я могу это сделать в присутствии дамы, — сказал я. Болтянский изобразил на лице просительное выражение. Мы сидели за столиком в дорогом и, как я понял, очень стильном ресторане. Вели неторопливую беседу, заедая ее деликатесами, состоящими из всевозможных морских гадов. Гадов настолько демонстративно запивали водкой, что это в конце концов привело почтенного метрдотеля, похожего внешним видом на американского сенатора, и его лощеных официантов в совершеннейшее замешательство.
Я пояснил Илье Григорьевичу:
— Трудно рассказывать об этой картине, пользуясь только парламентскими выражениями.
— Ничего, мы народ закаленный. Выдержим. Правда, Машенька?
Мария Сергеевна уклончиво улыбнулась.
Они что-то слышали о скандальной картине Полховского, созданной в те времена, когда полной грудью могли дышать уже не только дворники, размахивающие метлами на открытом воздухе, но и опьяненные свободой и безнаказанностью вольнолюбивые служители муз.
Я был среди тех, кто удостоился чести
А в узком кругу живописцев эта картина наделала переполох столь сильный, что все присутствовавшие на первом — и, кажется, единственном — просмотре надолго впали в состояние творческого ступора.
Как и первая скандальная картина, послужившая поводом к кратковременному, но крайне неприятному для автора заключению под стражу, это полотно продолжало полюбившуюся Полховскому тему острой политической сатиры.
Персонажи, выписанные с присущим ему одному гаерским мастерством, были абсолютно наги и так же — как и в первом случае — с энтузиазмом и безоглядной увлеченностью предавались омерзительному разврату.
Казалось, "автор с отчаянием безумца вышел на космические просторы вседозволенности за пределы самого разнузданного андеграунда". Так сказал один критик, сам, похоже, запутавшийся в слишком сложных для него понятиях.
Полотно поражало размерами. Оно было грандиозных, прямо-таки сикейросовских, масштабов и наваливалось на подавленного зрителя чудовищной силой еще не бывалого в мире искусства запредельно откровенного натурализма.
Чтобы развернуть огромное полотно, Полховскому пришлось на ночь арендовать временно пустующий корпус промышленного склада, где, по его словам, раньше размещался конвейерный цех по сборке грузовых автомобилей повышенного тоннажа.
Один из приглашенных усомнился в его словах и высказал предположение, что, скорее всего, здесь собирали линкоры или атомные подводные лодки. Здание Манежа, вместе с крышей и кирпичными трубами, без труда уместилось бы в половине этого помещения.
Мы ходили по холодному асфальтовому полу, и наши шаги гулким эхом отзывались в уходящих далеко в темную высь сводах.
Картина снизу подсвечивалась зенитными прожекторами, и от этого эффект восприятия невероятно усиливался и доходил до оптического гротеска.
Чтобы лучше видеть, один из приглашенных прихватил с собой театральный бинокль.
Было страшно. Мы казались себе пигмеями.
Не без трепета перехожу к самой картине. Итак, в центре колоссального полотна трое обнаженных людей.
Их раскованные позы напоминали бы популярный в середине прошлого века финский танец "летка-енка" или детскую игру в "паровозик", если бы эти трое не занимались сексом.
Роль локомотива исполняла белотелая блондинка с мощным мандолинистым задом и крепкими мужскими ногами. У блондинки было широкое крестьянское лицо, на котором читалось выражение рабской покорности и вселенской доброты.
На голове женщины помещалась золотая корона, и ослепительными самоцветами на ней было выложено слово "Россия".