Тринадцатая рота (Часть 1)

Бораненков Николай Егорович

Переждав раскаты грома, Гуляйбабка спросил:

– А скажите, Прохор Силыч, где вы научились этой философии?

– Я возил районных судей, прокуроров, лекторов... А с кем поведешься, от того и наберешься.

Шумя брезентовой накидкой, подошел Трущобин, безнадежно развел руками:

– Ни вправо, ни влево... Ни взад, ни вперед. Ну и завел, шельмец. Ох, и завел!

– Что завел, это я вижу и сам, - сказал Гуляйбабка.
– Ты скажи-ка лучше, где твой карабин?

– Гм-м. Да видишь ли... Я подумал... Но так вышло...
– Трущобин, замявшись,

умолк.

– Говори, говори. Чего же?

– Сперли. Из-под носа унес.

– Кто унес? Да говори же!

– Да этот Калина... Калина, чтоб ему. Разжалобил, расплакался: "Овца, овечка пропала. Ах да ох! Какое б мясцо было с перцем".

Гуляйбабка накинул на голову капюшон плаща, вздохнул:

– Эх ты, лапоть с перцем! Как же ты мог допустить такое ротозейство!

Втянув голову в плечи, чавкая мокрыми сапогами, Трущобин в растерянности потоптался на месте, вздохнул:

– Да... Опростоволосился я, нечего сказать. И что теперь делать, сам не пойму.

– Понятно что, - отозвался Гуляйбабка.
– Благодарить Калину и ждать до утра. Чую, назревает весьма трогательная драма.

27. ЛЕГЕНДАРНАЯ КАРЕТА ПОД ГРАДОМ ПАРТИЗАНСКИХ ПУЛЬ

Предвидение Гуляйбабки насчет "назревания весьма трогательной драмы" сбылось. Еще спали в болоте лягушки, еще сонно потягивалось обнаженное после грозы небо, еще солдаты БЕИПСА вовсю задавали храпака и видели сладкие сны о благополучном выходе из болота, куда их завел дед Калина, а в хвосте колонны уже загрохотали выстрелы, взрывы гранат и послышалось нарастающее "ура" идущих в атаку.

В карете проснулся Прохор. Учуяв неладное, отчаянно застучал кулаками в стенку, где под козырьком тихо похрапывал Гуляйбабка:

– Сударь! Сударь! Да проснитесь же! Очнитесь. Похоже, на нас напали.

– Не только похоже, а так и есть. На нас идут в атаку сразу с трех сторон, с чем вас и поздравляю.

– Ах, господи! Какое может быть поздравленье! Дайте мне лучше винтовку. Из окна кареты чертовски удобно стрелять.

– Горошиной дуб не сшибешь. Лучше послушайте, как здорово они атакуют, какая гармония крика. Я давно уже не слыхал такого дружного "ура".

– Оставьте, сударь, эту гармонию себе, а мне дайте на худой конец хоть гранату. Я все же не теряю надежды вернуться к Матрене.

– Гранат нет. Есть вот лимон, - протянул в оконце пахнущий комок Гуляйбабка.
– Пососите. Бывает, что действует лучше спелой гранаты.

– О боже! Какая невозмутимая мамаша вас родила?
– воскликнул Прохор.
– Да отдайте же хоть какую-либо команду.

– Излишние команды в бою приносят только путаницу. Каждый из нас давно уже знает, что делать в подобной ситуации, и я уверен, что победа будет за нами.

– Какая победа? Окреститесь. Нас горстка, а их!.. Разве не слышите, со всех сторон уже окружили.

– Вы ошибаетесь, Прохор Силыч. Пока не совсем. Они оставили нам для спасения ту сторону, где поглубже болото. Видать, командир у них ушлый.

Кучер, погремев ящиками, банками, чуть слышно забормотал:

– Мне, гражданскому человеку, впервой попавшему в такую катавасию,

ничего не остается делать, как приложиться к фляжке, которую я тут случайно нащупал. Правда, в ней не наберется и доброй кружки, но на безмясье и сова - индейка.

Атакующие подступали все ближе. Теперь уже стало слышно, как трещит под их ногами валежник, кляцают затворы винтовок и как подаются команды то по цепи, то в разных местах.

Подбежал Волович:

– Иван Алексеич! Я отвечаю за вас годовой...

– Спокойствие! Без паники... В панике оставить голову легче, чем в гостях перчатки. Садитесь рядком и послушаем вместе, как шустро командуют младшие командиры.

Волович послушно влез на передок, заслонив, однако, собой Гуляйбабку. Над каретой взвизгнули пули. Сидящие на передке дважды им поклонились. В третий раз один из них ухватился за локоть, другой - за щеку.

– Что с вами?
– вскрикнул Волович, ежась и зажимая локоть.

– Чепуха. Щеку царапнуло. А вы что? Что с вами?

– Ранен. В локоть, черт возьми.

И тут Гуляйбабка, вскочив на сиденье, загнул такую завихрастую, многоступенчатую ругань, не забыв в ней упомянуть Христа-спасителя, ангелов и всех пресвятых богородиц, что кричавшие "ура" враз замолкли. Так бывает, когда человек проглотит что-то очень горькое, невпродых. Из болота, затянутого туманом, доносился только робкий треск сучьев, шорох, приглушенные голоса.

– Разрази меня гром, браты, так це никто инший, як наш старшина, - говорил один, нервно покашливая.
– Наш Иван Бабкин - и только.

– Какой старшина? Откуда он свалился? Почудилось тебе.

– Ему вечно чудится. То голос Яди, то Нади, то теперь старшины. Пошли! Громи их, ребята!

– Ах, вот кто там! Вот кто, елкин сын, вздумал громить старшину!
– крикнул Гуляйбабка.
– Видать мало, ох, как мало я вам, рядовой Суконцев, нарядов подсыпал! И вас щадил, Степкин, и тебя, Крапива, лишь изредка в каптерку вызывал. А зря, видать. Зря сучьих детей щадил. Построже б надо, чтоб помнили своего командира. А ты, Семочкин. Тот самый Вася Семочкин, которому я лично добавки каши приносил. Как же ты мог не узнать меня? Да мало того, стрельбу открыл? А по кому? Да по своему же родному командиру. Чуть не выбили глаз. Это кто там проявил такие незаурядные способности в меткой стрельбе? Федя Щечкин, Балюра? Воробьев? Артюхов?

Болото молчало. Болото опешило. Люди, только что кричавшие на нем, будто провалились.

– Молчите? Нечем крыть?
– шумел Гуляйбабка.
– А ну-ка идите сюда. Подойдите, я на вас посмотрю, какими героями вы стали, Да всучу вам, милые мой, по два горяченьких внеочередных, чтоб помнили пункт третий дисциплинарного и пункт сто тридцать пятый внутреннего уставов, где это сказано. А ну, кто из вас знает?

– Пункт третий и сто тридцать пятый названных уставов гласят, - раздалось из болота: - оказывать уважение начальникам и старшим, строго соблюдать правила воинской вежливости и отдания чести; знать должности, воинские звания и фамилии своих прямых начальников до командира дивизии включительно!