Трое и весна
Шрифт:
У Славки заныло сердце. Неужели что-то случилось? Но он тут же прогнал от себя недобрую мысль. Наверно, тётка Мария пришла пожаловаться на своего мужа дядьку Дмитра, раз про мать спросила. Не со Славкой же толковать.
— Вот что, тётя Мария, — сказал Славка без обиняков, — не ходите вокруг да около, а говорите сразу, зачем пришли. Некогда мне, нужно успеть пескарей наловить матери на уху. Может, денег хотите у нас одолжить, думаете, что отец из Тюмени пачку червонцев прислал? Жди от него! А мама последнюю десятку отослала Михайле…
Тётка Мария при упоминании
— Мать-то завтра вечером вернётся? Так я к тому времени загляну к вам.
Пока она говорила это, её рука, наверно по привычке, опустилась в сумку и достала серый листок. Славка сразу же определил — телеграмма. Прилип к ней взглядом. От кого телеграмма? Отец ни разу с тех пор, как три года назад поехал на заработки в Сибирь, не прислал телеграммы, письма писал изредка, все сокрушался, что никаких денег не может подсобрать. И Михайла только письма писал…
Славка выхватил телеграмму, тётка Мария не успела даже глазом моргнуть. Взгляд мгновенно пробежал по строке: «Приезжайте Бородянск проведать вашего сына тчк госпиталь улица Ворошилова 6 тчк врач Соколов».
Тётка Мария дёрнулась вперёд, чтобы забрать телеграмму, однако поняла: поздно, Славка прочитал её. Горестно покачала головой, села на лавку и глазами, полными сочувствия, смотрела на побледневшего Славку.
А в его голове сплошная сумятица!
«Почему Михайла в городе, а не на границе? Почему в госпитале?»
И вдруг точно молния сверкнула, даже глаза зажмурил.
«Так его же ранило… Где-то задерживал нарушителя…»
Тётка Мария притянула Славку к себе, обняла, погладила по взлохмаченным волосам, сказала ласково:
— Ты не переживай так. Может, заболел, просто недалеко от нас оказался в госпитале, вот и захотел повидать. Он же очень соскучился по родным. Успокойся.
А у самой слезы из глаз, как горох, катятся по щекам.
У Славки из её слов задержалось в памяти только одно — «очень». Он вздрогнул. Наверно, сильно ранили брата. Иначе он сам написал бы, что в госпитале. Письмо из Бородянска всего два дня идёт. А тут — телеграмма от брата, и не сам послал, а доктор.
Тётка Мария между тем утёрла слезы и попыталась улыбнуться.
— Перестань трястись, не мучай себя заранее. Ничего страшного не произошло. Пойдём ко мне, переночуешь у нас, с моим Васей, посмотрите телевизор, а завтра с матерью поедете в город. В три часа чернобаевский автобус идёт. Вот увидишь, все обойдётся…
Славка вырвался из её рук, хрипло сказал:
— Спасибо, тётя Мария, я дома останусь. Надо же кур и утят накормить, приготовить на завтра поесть. Мать не успеет порог переступить, в город надо будет собираться.
Тётка Мария ушла, а он на несколько минут застыл посреди хаты. Казалось, кто-то сразу взвалил ему на плечи тяжёлый камень. Даже в груди стеснило. Собрался с духом, передёрнул плечами. Нужно не раскисать, а готовиться к дальней дороге, что-то приготовить, без гостинца не поедешь. Хорошо бы ухи… Но уже поздно бежать за пескарями. Пока разговаривал с тёткой Марией, солнце скатилось за горизонт, не порыбачишь. Пирожков напечь? Михайла очень любит пирожки с маком. Не сумеет. Их соседка, тётя Мотря, всю жизнь печёт пирожки, и все равно получаются они у неё и не очень вкусные, и некрасивые. Это мама как вынет из печи противень — ахнешь: пирожки маленькие, поджаристые, душистые… И все равно надо сбегать к тётке Мотре, попросить её испечь пирожков. Какие уж получатся, лишь бы домашние. Забрался на печь, достал котомку с маком, присел на лежанке.
«Разве доктор стал бы посылать телеграмму, если бы Михайле не было очень худо? Бросил бы письмо в ящик — и вся недолга. Доктору пришлось же на почту идти, а почта, должно быть, и у них далеко, наверное в центре… Значит, доктор хотел, чтобы мы немедленно приехали. А я тут язык чешу с тёткой Марией, к тётке Мотре собрался бежать, пирожки затеял… Ехать, немедленно ехать в город!»
«А на чем?» — как будто спросил кто-то над ухом. Правда, на чем? Автобус давно ушёл, наверно уже в Бородянске. До железной дороги от них километров двадцать…
Славка вышел в сени. В углу что-то блеснуло. И тут же Славка сообразил: на велосипеде! У него почти новый велосипед, только в прошлом году брат подарил с первой получки. Славка его бережёт, чистит, смазывает, и велосипед ездит, как ни у кого из ребят: не дребезжит, когда очень разгонишь. До Бородянска тридцать пять километров. На дороге, наверно, сухо, дождей давно не было.
Славка вывел велосипед во двор, осмотрел его внимательно, подкачал шины, подвернул на всякий случай гайки, положил в велоаптечку ключи, надёжно приладил насос. Вернулся в хату, надел кепку, пиджак потеплее — ночи прохладные, а дорога неблизкая.
Вышел за ворота. Уже стал на педаль и опомнился. А куры, а утята? Разбредутся, не соберёшь потом.
А то ещё лиса выскользнет из камышей, не одной голову свернёт. Кинулся к речке, загнал утят, потом заманил просом в сарай кур. Закрыл сарай, взялся за руль и опять не тронулся с места. Как же он поедет к брату с пустыми руками? Вернулся в хату, взял свой, портфель, вынул оттуда книжки, набросал яблок, груш, подумал, отрезал большую краюху хлеба — и хлеб мама печёт такой же душистый и вкусный. Ну, а если ещё кусок сала побольше… Достал из кадки сало. Что ещё любит Михайла? Ага, вишнёвое варенье. Взял было банку и поставил на место. Нет, не довезёт он её целой, портфель будет болтаться на руле, не выдержит стекло.
Пока собирался, солнце уже воткнулось в острый горизонт, багрово разлилось по небосклону.
2
Когда выехал за село, сумерки уже набрасывали серые платки на хаты.
На минутку остановился возле старой ивы с выжженным дуплом, она скрипела и в безветрии, словно бы жаловалась на свою горькую судьбу. Оглянулся. И таким уютным показалось ему село! Сонно мычали коровы, звенели ведра у колодцев, тепло-зазывно засветились окна, они будто звали: «Возвращайся, Славка, обратно. Зачем тебе на ночь глядя ехать так далеко?»