Трое за границей
Шрифт:
— Люблю-то, Дженни, люблю, да вот не знаю, сколько еще пролюблю. Да и сердце-то у меня доброе только когда все по-моему и никто меня не выводит. А так я просто как черт — спроси вон у матушки у моей, это у меня в отца, видать, бедного. И чем дальше, тем хуже.
— Ну, это ты слишком так про себя, Дэви. Ты парень честный. Я тебя лучше тебя самого знаю, ты и хозяин хороший.
— Может быть, Дженни, может быть, да вот водится за мной кое-что... Несладко жене придется, когда муж только и смотрит в бутылку. Чуть виски запахнет — у меня глотка как у лосося. Лезет, лезет, и все мне мало.
— Но ты ведь такой милый трезвый-то, Дэви!
— Милый-то, Дженни, милый — если не лезет никто.
— Но ты ведь не бросишь меня, Дэви? Будешь работать?
— Бросить-то вроде не брошу, только насчет работы даже не заикайся — я про работу даже думать не могу.
— Но ты ведь постараешься, Дэви?.. Священник вон говорит, выше себя не прыгнешь...
— Постараться-то постараюсь, да вот толку что, Дженни? Даже если и постараюсь, много не выйдет, не думай. Мы все слабые грешные твари, Дженни, а что до меня — таких поискать еще.
— Ну ладно, ладно, зато на язык ты не врун, Дэви! Вон сколько парней, наврут девчонке бедной с три короба, а потом слезы! Ты со мной, Дэви, честный, я, наверно, пойду за тебя... А там будет видно.
О том, что там оказалось видно, история умолчала, но понятно: пенять на товар женщина не имела права ни при каких обстоятельствах. Пыталась она или нет — женщины не всегда распоряжаются языком в соответствии с логикой (да и мужчины, коли на то пошло), — сам Дэви должен был быть спокоен, сознавая, что ни один упрек им не заслужен.
Я хочу быть столь же искренним с читателем этой книги.
Я хочу добросовестно выложить все ее недостатки. Я не хочу, чтобы кто-нибудь пребывал в заблуждении насчет этой книги.
Никакой полезной информации в этой книге не будет.
Всякий, кто подумает, что с помощью этой книги сможет совершить турне по Германии и по Шварцвальду, скорее всего, потеряется еще не добравшись до Нора. И это не самое страшное, что с ним может случиться. Чем дальше от дома он окажется, тем только в большие неприятности попадет.
Быть источником полезной информации — не мой конек. Это убеждение досталось мне не от природы, оно явилось ко мне с опытом.
На заре своей карьеры журналиста я работал в одной газете, предтече многих очень популярных современных изданий. Мы гордились тем, что совмещали поучение с развлечением. Что надо было считать поучением, а что развлечением — читатель определял сам.
Мы давали советы людям, собирающимся жениться, — серьезные, обстоятельные советы, которые, если бы им кто-то следовал, превратили бы наших читателей в предмет зависти всего женатого мира.
Мы сообщали подписчикам, как нажить состояние разводя кроликов, давали факты и цифры. (Подписчиков, должно быть, несколько удивлял тот факт, что сами мы не бросили журналистику и не ударились в кролиководство.) Я неоднократно, привлекая строго авторитетные источники, информировал наших читателей, что человек, начиная с двенадцати кроликов селекционных пород, к концу третьего сезона будет должен, без особых затей, обладать доходом в две тысячи фунтов годовых, и этот доход будет быстро расти. Человеку от этого дохода просто некуда будет деться. Таких денег ему, может быть, вообще не захочется; он, может быть, вообще не сообразит, что ему делать с этим доходом, когда тот на него свалится. Но вот он, доход, только бери. Сам я никогда не встречал кроликовода с доходом в две тысячи годовых (хотя знал, как многие начинали с этих двенадцати требуемых кроликов селекционных пород). Что-то в чем-то всегда было не так. (Возможно, неизбывная атмосфера крольчатника истощала здравомыслие и рассудительность.)
Мы информировали наших читателей о количестве лысых мужчин в Исландии (кто его знает, может быть, их действительно было столько); как много копченых сельдей нужно будет уложить от Лондона до Рима, если их укладывать в линию, голова к хвосту (эта информация оказалась бы незаменимой для всякого, кто захотел бы выложить линию копченых сельдей от Лондона до Рима, так как он смог бы заказать необходимое количество в самом начале); сколько лексем произносит в течение светового дня среднестатистическая женщина — в общем, много подобного материала, рассчитанного на то, чтобы просветить наших читателей и возвеличить их над читателями прочих журналов.
Мы сообщали читателям, как лечить кошек от эпилепсии. Лично я не считаю (и тогда не считал), что кошек можно вылечить от эпилепсии. Если бы у меня была кошка, склонная к эпилепсии, я бы дал объявление о ее продаже (а то и вообще подарил). Но нашим долгом было предоставлять информацию по первому требованию. Какой-то дурак написал, требуя данных, и я потратил лучшие утренние часы в поисках сведений по указанному предмету. В конце концов я нашел что хотел — в конце старой поваренной книги.
(Что это средство там делало, я не мог понять никогда. К профилю сборника оно не имело никакого отношения вообще; в книге не упоминалось, что кошки обладают приятным вкусом, даже если их вылечить от эпилепсии. Автор поистине вставила этот параграф из чистого великодушия. Могу только сказать, лучше бы она его не трогала: из-за него нам пришлось вступить в тяжелую гневную переписку и потерять четырех подписчиков, если не больше. Один читатель сообщил, что наш совет обошелся ему в два фунта — такова была сумма ущерба, нанесенного кухонной посуде, не говоря о разбитом окне и возможном заражении крови у него самого, вдобавок к тому, что эпилепсия у его кошки приобрела еще более тяжелую форму. Хотя рецепт был достаточно прост. Вы берете кошку и зажимаете ее между ног — осторожно, чтобы ей не было больно, — и ножницами делаете быстрый точный надрез на хвосте. Отрезать от хвоста кусок не следует; нужно проявить аккуратность и сделать только надрез. Как мы объяснили читателю, операцию следовало проводить в саду или в угольном подвале; оперировать кошку на кухне, да еще без помощи ассистентов, стал бы только идиот.)
Мы давали подсказки по этикету. Мы сообщали читателям, как обращаться к пэрам и архиепископам; как надо есть суп. Мы наставляли застенчивых юношей, как добиваться непринужденного стиля в салонах. Мы учили танцам кавалеров и дам с помощью чертежей. Мы разрешили все духовные метания наших подписчиков и снабдили их кодексом такой морали, какой позавидует любой церковный витраж.
В финансовом отношении газета не удавалась; она опередила свое время, и, как следствие, штат был сокращен. Моя вотчина, помню, включала «Советы матерям» (в каких мне помогала моя хозяйка, которая, будучи однажды разведена и похоронив четырех детей, была, я полагал, испытанным авторитетом во всех домашних вопросах), «Мебель и интерьер — советы и чертежи», колонку «Советы начинающим литераторам» (искренне надеюсь, что мое руководство принесло начинающим литераторам пользы больше, чем мне самому) и еженедельную рубрику «С молодым откровенно», подписанную «дядюшка Генри».
(Этот «дядюшка Генри» был добродушным общительным стариком с обширным и разнообразным жизненным опытом, исполненный к подрастающему поколению благожелательности и сострадания. Когда-то давно, в ранней молодости, с откровенным у него были проблемы, и в этом он разбирался. Я до сих пор перечитываю кое-что из советов «дядюшки Генри», и, хотя самому так говорить не пристало, мне по-прежнему кажется, что советы эти хорошие, просто отличные советы. И часто думаю: если бы я следовал им более тщательно, то был бы сейчас мудрее, совершил бы меньше ошибок и вообще был больше доволен собой — не то что сейчас.)