Трое
Шрифт:
Вечером пришла прислуга Олимпиады и принесла Илье записку:
"В девять часов выходи на угол Кузнецкой улицы, к баням".
Прочитав, он почувствовал, что всё внутри его дрожит и сжимается, точно от холода. Перед ним встало пренебрежительное лицо любовницы, и в ушах его зазвучали её резкие, обидные слова:
"Не мог придти в другое время?"
Он смотрел на записку, думая - зачем зовёт его Олимпиада? Ему было боязно понять это, сердце его снова забилось тревожно. В девять часов он явился на место свидания, и, когда среди женщин, гулявших
– Идём!
– сказала она. И тотчас же тихо добавила: - Закрой лицо воротником...
Они прошли по коридору бань, скрывая свои лица, как будто от стыда, и скрылись в отдельном номере. Олимпиада тотчас же сбросила платок с головы, и при виде её спокойного, разгоревшегося на морозе лица Илья сразу ободрился, но в то же время почувствовал, что ему неприятно видеть её спокойной. А женщина села на диван рядом с ним и, ласково заглянув в лицо ему, сказала:
– Ну, мой каприз, скоро нас с тобою потащат к следователю...
– Зачем?
– спросил Илья, вытирая ладонью растаявший иней на усах.
– Какой он у меня глупенький, - будто бы!
– насмешливо и тихо воскликнула женщина.
Брови её нахмурились, она шёпотом сообщила Илье:
– У меня сегодня сыщик был.
Илья взглянул на неё и сухо сказал:
– Мне до сыщиков и всех твоих поступков никакого дела нет. Говори прямо - зачем ты меня позвала?
Олимпиада взглянула в его лицо и пренебрежительно улыбнулась, говоря:
– А-а! Обиделся ты, - так! Ну, мне не до того теперь... Вот что: вызовет тебя следователь, станет расспрашивать, когда ты со мной познакомился, часто ли бывал, - говори всё, как было, по правде... всё подробно, - слышишь?
– Слышу!
– сказал Илья и усмехнулся.
– Спросит о старике - ты его не видал. Никогда. Не знаешь о нём. Не слыхал, что я на содержании у кого-то жила, - понимаешь?
Женщина смотрела на Илью внушительно и сердито. А он чувствовал, что в нём играет что-то жгучее и приятное. Ему казалось, что Олимпиада боится его; захотелось помучить её, и, глядя в лицо ей прищуренными глазами, он стал тихонько посмеиваться, не говоря ни слова. Тогда лицо Олимпиады дрогнуло, побледнело, и она отшатнулась от него, шёпотом спрашивая:
– Что ты так смотришь? Илья?
– Скажи, - спросил он, оскалив зубы, - зачем я врать буду? Я старика у тебя видел.
И, облокотись о мраморную доску стола, он с тоской и злобой, внезапно охватившими его, продолжал медленно и тихо:
– Смотрел я на него тогда и думал: "Вот кто стоит на моей дороге, вот кто жизнь мою перешиб". И ежели я его тогда не задушил...
– Вр-рёшь!
– громко сказала Олимпиада, ударив ладонью по столу. Врёшь ты! Он на твоей дороге не стоял...
– Это как же?
– сурово спросил Илья.
– Не стоял. Захотел
– Стой! Молчи!
– сказал Илья. Он поднялся с дивана на ноги и - снова сел, чувствуя, что женщина словно ушибла его своим упреком.
– Я не хочу молчать!
– говорила она.
– Молоденький такой... здоровый, любимый мною... что ты мне сделал? Сказал ты мне: "Ну, выбирай, Олимпиада.я или он"? Сказал ты это? Нет, ты - кот, как все коты...
Илья вздрогнул от обиды, в глазах его потемнело, он сжал кулаки и вновь поднялся на ноги.
– Как ты можешь...
– А? Бить хочешь?
– сверкнув глазами, зловеще проговорила женщина и тоже оскалила зубы.
– Ну - ударь! А я отворю дверь и крикну, что ты убил, ты по моему уговору... Ну - бей!
Илья испугался. Но испуг кольнул его в сердце и исчез.
Он снова сел на диван и, помолчав, засмеялся подавленным смехом. Он видел, что Олимпиада кусает губы и как бы ищет чего-то глазами в грязной комнате, полной тёплого запаха пареных веников и мыла. Вот она села на диван около двери в баню и опустила голову, сказав:
– Смейся, дьявол!
– И буду...
– Я как увидела тебя, подумала: "Вот он. Он мне поможет..."
– Липа!
– тихо сказал Илья.
Она не отвечала, сидя неподвижно.
– Липа!
– повторил Лунёв и, чувствуя себя так, точно полетел куда-то вниз, медленно выговорил: - Старика-то я задушил... ей-богу!
Она вздрогнула и, подняв голову, уставилась на него широко открытыми глазами. Потом губы у неё задрожали, и, точно задыхаясь, она с трудом выговорила:
– Ду-урак...
Илья понял, что она испугалась его слов, но не верит в их правду. Он встал, подошёл к ней и сел рядом, растерянно улыбаясь. А она вдруг охватила его голову, прижала к своей груди и, целуя волосы, заговорила густым, грубым шёпотом:
– Зачем обижаешь меня?.. Я обрадовалась, что его задавили...
– Это я сделал, - кивнув головой, сказал Илья.
– Молчи!
– беспокойно воскликнула женщина.
– Я рада, что его задавили, - всех бы их так! Всех, кто меня касался! Только ты один - живой человек, за всю жизнь мою первого встретила, голубчик ты мой!
Её слова всё ближе притягивали Илью; он крепко прижался лицом к груди женщины, и, хотя ему трудно было дышать, он не мог оторваться от неё, сознавая, что это - близкий ему человек и нужен для него теперь больше, чем когда-либо.
– Когда ты смотришь на меня сердито... чистенький мой... чувствую я паскудную жизнь свою и за то люблю тебя... за гордость люблю...
На голову Лунёва падали тяжёлые слёзы, ощущая их прикосновение к себе, он сам заплакал свободно и легко.
Она же оторвала голову его от груди своей и говорила, целуя мокрые глаза его, и щёки, и губы: