Трое
Шрифт:
– А-яй, Илья, как ты стал зазнаваться.
– А, ну вас к чёрту!
– выругался Лунёв и сел к столу. Маша обиженно фыркнула, отвернулась от него и стала дуть в трубу самовара. Тонкая, маленькая, она встряхивала чёрными кудрями, кашляла и жмурилась от дыма. Лицо у неё было худое, тёмные пятна вокруг глаз увеличивали их блеск, и было в ней что-то похожее на один из тех цветков, что растут в глухих углах садов, среди бурьяна. Илья смотрел на неё и думал, что вот эта девочка живёт одна, в яме, работает, как большая, не имеет никакой радости и едва ли найдёт
– Ну что, злющий?..
– отозвалась она.
– Знаешь... я - поганый человек, - сказал Лунёв, голос у него дрогнул: сказать ей или не говорить? Она выпрямилась, с улыбкой глядя на него.
– Колотить тебя некому, вот что!
И, быстро подойдя к нему, Маша торопливо заговорила:
– Слушай, голубчик, - попроси дядю, чтоб он меня с собой взял! Попроси! В ножки поклонюсь, право, поклонюсь!
– Куда?
– устало спросил Лунев, занятый своими мыслями и плохо понимая её слова.
– С собой, родненький! Попроси!
Она сложила руки ладошками вместе и стояла пред ним, как перед образом, а на глазах у неё появились слёзы.
– Как бы хорошо-то, - вздыхая, говорила девочка.
– Весной бы и пошли мы. Все дни я про это думаю, даже во сне снится, будто иду, иду... Голубчик! Он тебя послушает - скажи, чтобы взял! Я его хлеба не буду есть... я милостину просить буду! Мне дадут - я маленькая... Илюша? Хочешь - руку поцелую?
И вдруг она, схватив его руку, наклонилась над нею. Илья оттолкнул девочку, вскочил со стула.
– Дура, - крикнул он, - разве это можно?.. Я - человека задушил...
Но испугался своих слов и тотчас же добавил:
– Может быть... я, может, такое сделал... а ты целовать хочешь?
– Ничего-о!
– говорила Маша, подойдя вплоть к нему.
– И поцеловала бы - велика важность! Петруха хуже тебя, а я у него за каждый кусок целую... Мне и противно, а он мне велит - целуй! Да ещё щупает меня и щиплет, срамник!
Оттого ли, что Илья сказал страшные слова, или оттого, что он не договорил их, но ему стало легко и весело. Улыбаясь, он тихо и с лаской в голосе сказал девочке:
– Ладно, я это устрою! Ей-богу, устрою! Пойдёшь ты на богомолье... Денег дам на дорогу...
– Голубчик!
– крикнула Маша и, подпрыгнув, обняла его за шею.
– Погоди!
– серьёзно сказал Лунёв.
– Сказано - пойдёшь! За меня помолись, Машутка...
– За тебя-то? Господи!..
В двери появился Яков и удивлённо спросил Машу:
– Ты чего визжишь? Даже на дворе слышно...
– Яша!
– радостно крикнула девочка и, захлёбываясь словами, стала рассказывать Якову: - Иду я, ухожу, прощай! Вот - он обещал упросить горбатого...
– Та-ак!
– сказал Яков и тихонько свистнул.
– Про-о-пала моя голова! Заживу теперь я совсем один, как месяц на небе...
– Няньку найми!
– усмехнувшись, посоветовал Илья.
–
– Экий ты, Яков, какой... слабый!
– А вы - крепкие! Бросаете человека... Черти!
Он угрюмо сел к столу против Ильи и сказал:
– Разве и мне уйти тихонько с Терентием?
– Иди... Я бы ушёл...
– Ты бы! А на меня отец полицию науськает...
Все замолчали. Потом Яков с напускной весёлостью заговорил:
– А хорошо, братцы, пьяному быть! Ничего не понимаешь... ни о чём не думаешь...
Маша поставила на стол самовар и сказала, качая головой:
– Эх ты. бесстыдник!
– Ну, ты молчи!
– сердито крикнул Яков.
– У тебя отца-то всё равно что нет... разве он тебе мешает жить?
– Хорошо мне жить!
– возразила Маша.
– Бежала бы, да и не оглянулась.
– Всем плохо!
– негромко сказал Илья и снова задумался.
Снова заговорил Яков, мечтательно глядя в окно:
– А славно бы уйти куда-нибудь ото всего! Сесть где-нибудь у лесочка, над рекой, и подумать обо всём...
– Это дурацкая манера от жизни уходить!
– с досадой сказал Илья.
Яков пристально взглянул в лицо ему и с некоторым страхом сказал:
– Знаешь - нашёл-таки я одну книгу...
– Какую?
– Старинная... Переплетена в кожу, видом - как псалтирь, - должно быть, еретицкая. У татарина за семь гривен купил...
– Как заглавие?
– равнодушно спросил Илья. Ему совсем не хотелось говорить, но он чувствовал, что молчать опасно, и принуждал себя.
– Заглавие у неё оторвано, - понизив голос, рассказывал Яков, - но говорится в ней о начале вещей. Трудно читать... Написано там, что о начале вещей Фалес милесийский первый спрашивал: "Той бо воду нарече, от нея же вся произведена суть и производится, бога же Фалес нарече мыслию, яже из воды вся производит". И был ещё Диагор безбожный, он - "ни единого бога быти разумеша", - стало быть, не верил в бога-то! И Эпикур ещё... тот "бога во правду глаголаша быти, но ничто же никому подающа, ничто же добро деюща, ни о чем же попечения имуща..." Значит - бог-то хоть и есть, но до людей ему нет дела, так я понимаю! Как хошь, стало быть, так и живи. Нет попечения о тебе...
Илья приподнялся со стула и, сурово нахмурив брови, сказал, прерывая медленную речь товарища:
– Взять бы эту книгу да по башке тебя ей!
– За что?
– удивлённо и с обидой воскликнул Яков.
– А за то, чтобы ты в неё не заглядывал! Дурак! А книгу писал - другой дурак!
Лунёв обошёл стол, наклонился к сидящему товарищу и со злобной страстностью заговорил, как молотком стукая по большой голове Якова:
– Бог - есть! Он всё видит! Всё знает! Кроме его - никого! Жизнь дана для испытанья... грех - для пробы тебе. Удержишься или нет? Не удержался постигнет наказание, - жди! Не от людей жди - от него, - понял? Жди!