Трон и плаха леди Джейн
Шрифт:
— Он идет! Идет наш герцог!
Стражам приходится приложить немало усилий, чтобы провести приговоренного через толпу, окружившую эшафот. Люди настроены к ним враждебно.
— На месте коменданта Тауэра я бы беспокоился, что заключенного вырвут у стражей и похитят, — говорит батюшка. — Нельзя этого исключить.
И все же процессия успешно пробивается сквозь массу живых тел, и Сомерсет взбирается по ступеням эшафота. Странно думать, что человек, некогда обладавший такой властью и который даже послал своего брата на смерть в этом самом месте, может пасть так низко. Высокий страж впереди отступает в сторону,
— А теперь, Джейн, согласно обычаю, узник на эшафоте должен произнести речь, признавая свою вину, восхваляя справедливость короля и прося людей молиться за него, — поясняет батюшка.
И вот герцог шагает к перилам эшафота и поднимает руку, призывая толпу к тишине. Но не успевает он раскрыть рта, как раздаются вопли: «Помилование! Помилование!» На Тауэрском мосту появляется маленький отряд солдат, галопом скачущих сюда.
Герцог Сомерсет смотрит на них, не веря своим глазам. Он, бедняга, наверняка приготовился к смерти, крепился духом, чтобы встретить роковой удар топора. В его лице отражается ужас и тоска: ему, должно быть, отчаянно хочется жить.
Тем временем палач, в зловещем черном капюшоне, переговаривается с помощником. Солдаты почти у эшафота.
— Помиловать! Помиловать! — скандирует толпа, раздвигая ряды, чтобы дать проехать верховым.
— Господин лейтенант, приказа о помиловании не поступало, — громко объявляет их капитан. — Комендант Тауэра счел разумным прислать подкрепление на случай беспорядков. Солдаты, окружить эшафот!
Толпа разъяренно ревет. У герцога такой вид, как будто он сейчас лишится чувств. Какой кошмар — повторно возвращаться к реальности смерти, будучи столь жестоко обнадеженным. И все же он твердым голосом призывает людей успокоиться и произносит заготовленную речь. Затем он, снова воздев руку, провозглашает:
— Я верный подданный его величества!
Вскоре с необходимыми формальностями покончено, и он опускается на колени на солому перед плахой. Я закрываю глаза: не могу на это смотреть. Но я чувствую, как рядом родители замерли в ожидании. В тяжелой тишине раздается гадкий стук, затем осуждающий рев и крики. Когда я отваживаюсь открыть глаза, вижу, как люди, расталкивая друг друга, ползают под эшафотом, неистово макая платки и тряпицы в льющую сквозь доски кровь своего героя.
— Он мученик, мученик! — вопит какой-то мужчина.
— Воистину страдалец за протестантскую веру! — вторит ему другой.
Я стою, чувствуя подступающую дурноту, не в силах заставить себя посмотреть на искалеченное тело, лежащее на эшафоте. Вокруг меня мужчины и женщины кричат и плачут как безумные. Клянусь, что сейчас весь Лондон един в жгучей ненависти к тому, кто занял место доброго герцога — его светлости Нортумберленду.
В Вестминстерском аббатстве прохладно. Мы сидим на лучших местах вблизи алтаря и давно уже ждем прибытия короля. Сегодня День святого Георгия, и хотя по закону дни святых больше не празднуются в Англии, святой Георгий почитается как национальный герой. Потому что он был не папистским священником или
На улице весна в полном разгаре, но я сегодня, как обычно, одета в черное, чем вызываю у матушки нескрываемое отвращение. К счастью, когда она меня увидела, было уже поздно переодеваться. Я счастлива видеть, что аббатство очистили от всех этих римских идолов и украшений. Даже сейчас оно украшено слишком богато по протестантским понятиям, но это же величайшая королевская усыпальница на свете, где находятся склепы многих королей и королев.
Матушка хмурится, глядя на Кэтрин, которая флиртует с симпатичным молодым человеком, сидящим неподалеку от нас в нефе. Нахал строит глазки нам обеим, и матушка слегка подталкивает локтем батюшку, чтобы он обратил внимание на происходящее.
— Я бы не стал волноваться, дорогая, — шепчет он. — Это наследник лорда Пемброка, лорд Уильям Герберт. Неплохая добыча для любой юной леди благородного рождения.
— Но каков наглец, — оскорбленно фыркает миледи.
— Это все его возраст. Все они сейчас похотливы и разгульны, как коты. Я, помнится, был таким же. Ничего страшного, если он поглазеет на наших девочек. Юный лорд его положения знает пределы дозволенного. Если только мы с его отцом не заключим некий договор, конечно. Как бы тебе это понравилось?
— Это ты о Джейн? — спрашивает матушка.
Я смотрю на них в изумлении. Батюшка наклоняется ниже к уху матушки:
— Нет, о Кэтрин. Для Джейн у нас есть рыбка покрупнее.
Матушка взглядом заставляет его замолчать.
Это вызывает в памяти разговор, который состоялся между родителями примерно месяц назад, когда мы втроем сидели за ужином в зимних покоях в Брэдгейте.
Миледи в очередной раз заговорила о моем браке с королем.
— Но ты забываешь, дорогая, что он все еще помолвлен, — заметил батюшка.
— Помолвка может расстроиться, и часто так и бывает, — возразила она. — Подождем до его совершеннолетия, а там посмотрим. Я очень надеюсь. Но, честно говоря, не верю, что Нортумберленд так легко уступит власть, когда король повзрослеет. Без драки тут не обойдется.
— Да я не сомневаюсь, что он планирует остаться главным министром. И кто его в этом обвинит? Мы все поступаем одинаково, если представляется случай. Но даже ему стоит признать, что король должен вырасти и править самостоятельно. И он потребует власти скорее раньше, чем позже, или я не знаю его величество. Ему уже надоедает подчиняться своим советникам. Помяни мое слово, он будет копией своего отца, судя по его повадкам.
— Готова поручиться, что он будет большим фанатиком, чем король Генрих, — заявляет матушка. — Мой почтенный покойный дядя сжигал еретиков, но главным образом потому, что они противились его политике. А у сына политика будет подчиняться религиозным принципам.
— Они с нашей дочерью одного поля ягоды, если ты еще не заметила. — Батюшка лукаво поглядывает на меня.
— Ах, да она просто упрямится попусту, — вспылила матушка, не оценив иронии. — Не знаю, что на нее находит.
Сидя сейчас в прохладе аббатства, я думаю, что было бы чудесно сделаться королевой, чтобы хоть разок поставить матушку на место!