Трон Исиды
Шрифт:
Тимолеон никак не мог успокоиться, но Луцию удалось слегка урезонить его.
— Дай мне клятву, — проговорил он. — Поклянись, что никогда не будешь пытаться заставить богов раскрыть тебе их секреты. Если они сами пожелают, на то их воля. Но никакого принуждения, настойчивости не должно быть. И не следует перерезать глотку ни в чем не повинным животным только потому, что тебе захотелось взглянуть на их печень.
— Но ты… — начал Тимолеон и замолк. Казалось, он призадумался. Возможно, мальчика охладило и слегка напугало суровое, серьезное выражение лица Луция, или он наконец-то осознал сказанное им. — А что я получу взамен за свою клятву.
«Александриец до мозга костей», — подумал
— Тогда боги не заставят тебя платить за твою назойливость. И не ищи у меня защиты, если я услышу, что ты все равно пытаешься стать гаруспиком на свой страх и риск.
Какой-то из этих аргументов наконец одолел упрямство Тимолеона.
— Клянусь, — проговорил он не сразу, явно не по доброй воле, но вполне отчетливо. — А теперь ты предскажешь мне мою судьбу? Ну хоть немного.
— Конечно, — ответил Луций, слегка ошеломив своего подопечного. — Сейчас ты выйдешь из этой комнаты, поужинаешь и отправишься спать. Тебе приснится… кража печени, уже не сомневайся, и человек, который лжет, когда боги открывают ему истину. Вот и все… Большего тебе пока знать не нужно.
— Он, наверное, смертельно скучный? — спросила Диону Клеопатра.
Настал первый ясный день после недели дождей и колючего ветра. Антония в городе не было — он охотился на болотах, окружающих озеро Мареотис. Клеопатра не возражала бы отправиться вместе с ним, но беременность уже стала ощутимой помехой; ее стан слишком округлился, чтобы ездить верхом, и вдобавок ее беспрестанно подташнивало, поэтому она даже не могла наблюдать за охотой из лодки. Почти все время она отдыхала на ложе в самых просторных своих зимних покоях, позолоченных солнечным светом, лившимся сквозь окна с раскрытыми ставнями. Пламя жаровни, разгоняло зябкую стужу.
Хотя тело царицы Египта раздалось и она стала на редкость неповоротливой, ум ее был живым и быстрым, как всегда, и, как всегда, безжалостным.
— Он такой застенчивый, — продолжала она, — ни слова о себе. Но смотреть на него приятно — видишь, я жалую тебе свое одобрение. Он и вправду весьма красив.
— Ну-у, иногда он очень даже разговорчив. — Диона знала, что лучше казаться безразличной, но не стерпела — она не могла не защитить своего постояльца. — Просто он не рассказывает о себе первому встречному.
— В самом деле? — Клеопатра вскинула бровь. — И что же он говорит, когда хоть что-то говорит? Произносит долгие тирады о нюансах римских законов? Часами рассуждает о претерите [23] в греческом языке?
— Он учит Тимолеона латыни, — ответила Диона по-прежнему невозмутимо. — И с ним говорят его боги, ты же сама знаешь. Вот, например, позавчера он сказал — в сущности, без видимого знака, — что у тебя родятся близнецы, мальчик и девочка, и ты должна назвать их в честь богов.
23
Претерит (грам.) — прошедшее время.
Рука Клеопатры покоилась на холме живота, словно защищая его.
— А я ничего не вижу. Словно ослепла.
Диона медленно кивнула.
— Такое случается, когда носят в чреве ребенка, отмеченного богами. Тогда все силы матери концентрируются на нем, а все остальные небесные дары на время отступают. По крайнем мере, мне так говорили, — добавила она. — Наверное, это пугающее ощущение.
— Нет. — Клеопатра заворочалась на ложе, цыкнув на служанку, попытавшуюся поправить под ней подушки. — Итак, твой римлянин видит тогда, когда все мы слепы. Может быть, мне следует призвать его толковать знамения? Мои жрецы, маги [24]
24
В Греции к магам стали относить всех лиц, занимавшихся «восточной премудростью», науками и лжеучениями — «мудрецов», кудесников, астрономов и знахарей.
— Я могу разглядеть больше, — успокоила ее Диона. — Богиня все еще во мне, хотя в последнее время она больше молчит, чем говорит. Это время затишья и ожидания. Мы должны быть терпеливыми и радостными духом. Пройдет не так уж много времени, прежде чем окончится ожидание.
— По-моему, прошло уже слишком много времени, — проворчала Клеопатра, медленно поднимаясь с ложа, готовая пронзить свирепым взглядом любого, кто рискнет ей помочь. Оказавшись на ногах, царица снова стала проворной; она все еще не утратила грациозную походку пантеры, прохаживавшейся по комнате из полосы солнечного света в тень и обратно.
Диона подумала, что беременность идет Клеопатре. Угловатые черты ее лица смягчились, кожа казалась еще глаже — мед и сливки. Царица беспокоилась, что Антонию будет неприятно ее раздавшееся тело, но, насколько могла видеть Диона, он был совершенно очарован своей возлюбленной и лелеял ее так, словно она была сделана из самого хрупкого стекла.
Иногда это бесило ее, но Антоний только смеялся, по-прежнему неустанно восхищался ею и называл своей царицей кошек.
— А что еще видел твой римлянин?
Вопрос был внезапным — совсем в духе Клеопатры. Диона ответила:
— Насколько я знаю, только это. По большей части он отрицает, что способен видеть вообще, и считает, что магия существует для чужеземцев и женщин. По его мнению, мужчины становятся жрецами только потому, что этого требует от них государство. На самом деле они не говорят с богами и не передают им известий от смертных, хотя могут изобразить из себя все что угодно.
— Немного же он знает, — съязвила Клеопатра. — Правда, Антоний ничуть не лучше. Утром он заявил мне, будто хочет, чтобы жрицы Амона [25] увидели для него знак. Ему нужна парочка знаков или хотя бы один — чтобы ублажить своих солдат, прежде чем он спровадит их в Парфию.
25
Амон — высшее египетское божество. Почитался как бог-создатель и бог плодородия. Позже его стали связывать с богом солнца Ра и богом плодородия Мином.
У Дионы перехватило дыхание.
— И он осмелился? Что же он сказал, услышав их мнение о себе?
— Ничего, и они — ничего. Я отправила его на охоту прежде, чем он смог перекинуться с ними хотя бы словом. С божьей помощью он уже обо все позабудет, когда вернется назад.
— Я не была бы так уверена, — возразила Диона. Клеопатра едва заметно улыбнулась.
— А я — напротив. Уж об этом-то я позабочусь.
Компания охотников возвратилась намного раньше, чем ожидали обе женщины, но с добычей: утками, гусями, даже молодым бегемотом, забредшим внутрь кольца охотников, — сам Антоний пронзил его копьем. Лицо его еще пылало возбуждением, но все же что-то необычное примешивалось к этому горячечному румянцу — белизна возле ноздрей, напряженность мышц у глаз. Он поклонился царице, поцеловал ее — слишком картинно-изящно перед лицом двора. Она ответила на поцелуй подчеркнуто пылко, казалось, не замечая его странного поведения.