Тропа гнева
Шрифт:
Совет Сохраба состоял в следующем: один из массагетов перебежит к персам, обманет их и заведет в безводные пески. Когда персы ослабнут от голода и жажды, массагеты навалятся на Дария и разделаются с ним и с его войском.
— Никто не пойдет на это, — сказал Рустам.
Хорезмиец презрительно сплюнул, отвернулся от Рустама и вынул из ножен кинжал.
— Кто пойдет, подними меч!
И первый поднял оружие над головой. Люди как бы окаменели. Тысячи ног до боли стиснули бока скакунов, тысячи рук застыли на мечах, тысячи губ иссохли от внутреннего жара, тысячи глаз потемнели
«Нет! — беззвучно кричал один. — Чтобы я навсегда оставил мир?! Ни за что! Пойти к персам — это конец. Схватят, в горло с хрустом войдет нож…» «Почему конец? — говорил себе другой. — Можно завести врага в пески и уйти в темноте». Третьего охватывало сомнение: «Уйти? Не выйдет, персы на шаг не отстанут. Убьют — и больше ничего не будет — ни солнца, ни воздуха». Люди утешали себя: «А зачем так мучиться! Ведь все умирают рано или поздно. Завтра или через два дня в бою тебя настигнет стрела. Не все ли равно?» Но изнутри тут же вскипала волна возмущения: «Нет, не все равно! В бою никто не думает о гибели. Она приходит неожиданно, вдруг, и не успеет человек оглянуться, как он уже мертв. А тут он знает, знает наперед, что его ждет… и должен идти».
И весь этот вихрь мыслей, этот ураган умственного напряжения улегся, наконец, в простое, крепкое, как железо: «должен идти…»
Страшную внутреннюю борьбу массы людей пережили в одно мгновение. Еще вздрагивали ножны, из которых старик Сохраб выхватил свой кинжал. В следующее мгновение могучая сила — сила долга — со скрежетом вырвала из ножен два десятка тысяч мечей и взметнула их к солнцу.
Сохраб посмотрел на Рустама.
— Выбирай!
Всех поразили скорбные нотки, прозвучавшие в голосе вождя.
— Кто же пойдет? — пробормотал Рустам, ослепленный сверканием клинков.
— Я! — ответил Сохраб яростно.
Тысячи воинов крикнули:
— Нет!
И так громко было произнесено это слово, что ошалелые кони вскинулись на дыбы. Наступила тишина.
— Ты не пойдешь, Сохраб! — крикнул кто-то из последних рядов. — Ты начальник войска, ты нужен тут. Важное дело доверили тебе. Выбирай среди нас.
Сохраб вложил кинжал в ножны и выехал вперед. Он смотрел в глаза массагетам. Око его пронзало, как нож. И никто не опустил своих глаз. Долго-долго длилось молчание, а Сохраб все глядел. Он медленно кружился по холму. И взгляд его остановился — на Шираке.
«Я не посмею выбрать другого человека, — подумал Сохраб, холодея. — Старик, у которого я отниму сына и пошлю по тропе смерти, скажет себе: «Почему Сохраб не послал своего сына, чем сын мой хуже или лучше Ширака?» Да, это так. Я не могу принести в жертву чужого сына, когда у меня есть свой сын. Чем я хуже или лучше других отцов? Зачем я тебя родил, дитя!..»
— Опустите мечи! — крикнул Сохраб, и никто не узнал его голоса. — Я выбрал!..
Мечи с лязгом вошли в ножны. И только один упрямо сверкал над войском — меч Ширака.
Отец и сын сидели вдвоем в дырявом шатре. Ширак получил от Сохраба все необходимые наставления и теперь ждал последнего приказания. Кто знает, что переживал отец? И кто знает, о чем тосковало сердце Ширака? Сохраб на вид был совершенно
— Для чего рождается человек?
Вопрос вождя удивил Рустама. Старейшина рода Чайки не нашел ответа и пожал плечами.
— Не понял? Я спрашиваю: для чего живет человек?
— Всем известно, для чего, — ответил Рустам досадливо. — Человек дышит, ест и спит.
— Истинно так! — поддержал апасака Сабри.
— Но бараны тоже дышат, едят и спят! — возразил Сохраб, — Что же отличает человека от барана, верблюда, собаки?
«Что ему надо?» — вскипел Рустам. Вопросы вождя, непонятные, грозные, напугали «чайку». Он почувствовал страх за свою голову и угрюмо ответил:
— Не знаю.
Сохраб ударил себя кулаком по колену.
— Нет? Так слушай. Дед рассказывал мне: в давние годы, когда над миром властвовал бог времени Зрвана, человек был диким зверем, как тигр или кабан. Затем титан Гавомард научил его обращению с огнем. С тех пор тропа человека отделилась от звериных троп. Я много ходил по земле, много видел. Кто возвел на болоте город, украсил его цветами? Кто построил каналы, озеленил пески? Кто нашел руду, расплавил ее, из серебра сделал чашу? Кто выломал из горы глыбу мрамора, обтесал камень и придал ему облик живого существа? Человек! Значит, смысл жизни человека — создавать.
— Истинно так! — подал голос толстяк Сабри. Старейшина «соколов» ничего не понял, но из трусости готов был согласиться со всем, что ни скажет Сохраб.
— Справедливые слова, — буркнул Рустам, соображая, куда клонит начальник войска.
— Хорошо, слушайте дальше, — снова заговорил Сохраб. — Вот если человек разрушает созданное другим человеком, что он делает? Он идет против смысла человеческой жизни. Значит, он уже не человек, а враг человека. А враг заслуживает… чего? Смерти! Его уничтожают. Но возможно ли это без битвы? Нет, врага уничтожают в бою. А бывает ли битва без жертв? Не бывает. Одни получают раны, другие погибают. Нет слов, это тяжело. Но перед лицом смерти человек помнит: он погиб ради сохранения творений рук своих. Это и называют настоящим подвигом, я думаю. Значит, человек рождается и существует для подвига. Если человек не совершил в жизни ни одного подвига, он напрасно ел мясо, напрасно спал, напрасно дышал воздухом, ибо не сделал того, для чего он был создан. Поняли вы меня массагеты?
Сохраб, забыв о Рустаме, забыв о Сабри, забыв обо всех, кто сидел вокруг него, в упор посмотрел на сына. Ширак лежал у выхода. Глаза его потеплели: он понял, для кого, о чем и зачем говорил отец.
— Некоторые люди, — продолжал Сохраб, — считают себя мужчинами только потому, что они не женщины. Но что такое мужчина? Тот, кто носит бороду, еще не мужчина. Тот, кто ласкает женщину, еще не мужчина. Тот, кто выпивает разом мех вина, еще не мужчина. Мужчина — тот, кто закрыл свое сердце для всего мелкого и вступил на тропу подвига. Ты — мужчина, Ширак, — Сохраб медленно поднялся и положил руку на обнаженную голову пастуха. — Ну, пора.