Тропа гнева
Шрифт:
Лицо вождя выражало страдание и несокрушимую волю. Ширак встал, откинул полог шатра и долго смотрел в ночные просторы. От неба веяло непостижимым холодом вечности. Ярко горели звезды. Что им до земли? Уже много тысяч лет они сверкают в темном пространстве. И еще через тысячи лет, когда на земле исчезнет даже память о Шираке, звезды будут гореть так же торжественно. Ширак стиснул зубы. Звезды — они далеко, а земля, родная земля, — близко. Горек запах полыни, и кобылицы ржут во мраке.
Ширак поднес к лицу нож, и каждая жилка задрожала, закричала в человеке! Отточенное
— Выпей вина. — Старейшина твердой рукой подал сыну кубок. Спокойно, без жажды, без радости выпил Ширак вино. — Хорошо, — прошептал Сохраб. — Иди, мое дитя…
Рустам так и подался во след пастуху. Его с тех самых пор, когда Ширак вызвался пойти к персам, не покидала тревожная мысль: «А что… если сообщить повелителю Ирана о замыслах массагетов? Какую большую награду можно будет получить!..» Но как это сделать? Дружинники Сохраба с утра ни на шаг не отставали от Рустама. Удастся ли затея? Старейшина поднял глаза и вздрогнул — все сидящие в шатре вожди испытующе глядели на предводителя рода Чайки. За своей спиной Рустам услышал чье-то прерывистое дыхание. Он повернулся. Апасак мрачного вида, сдвинув брови, как бы нечаянно притронулся к рукоятке огромного кинжала и недобро усмехнулся. И Рустам вспомнил Бахрама… Он медленно опустил голову и замер.
Подвели коня. Пастух неторопливо сел на голую спину скакуна. Сохраб не шелохнулся. Ширак еще раз оглянулся кругом. Отец не шелохнулся. Умолк во мраке топот, и женщины целовали следы копыт, вдавленные в сухую землю. Старейшина не шелохнулся! Звезды мерцали в небе. И было тихо, невозможно тихо в пустыне.
Перебежчик
— Итак, пиши: «Говорит Дарий-царь, сын Гистаспа, Ахеменид…»
Гобрия задумчиво потирал бронзовые выступы широкого лба. Писец, бородач сириец, бережно запечатлевал на дощечке все звуки его речи. Она была предназначена для веков, поэтому горбун, прежде чем произнести вслух, отбирал слова придирчиво, как золотые монеты в хламе тусклых медяков.
Царь восседал рядом, прикрыв глаза, и чутко внимал словам советника.
«Говорит Дарий-царь, сын Гистаспа, Ахеменид, — повторил мудрец, устремив круглые совиные очи в просторы чужой страны. — Впереди войска своего я пошел в страну саков. Обитатели ее носят острые шапки. Я поставил мост близко возле моря…»
Дарий молча шевелил губами вслед за горбуном. Перед глазами царя возникали зрелища недавних битв в стране апасаков. Трудные дни! Немало воинов потеряли персы. Но он, сын Гистаспа, разгромил саков. Кто устоит перед войском Дария?
«Одних убили, других связали, — продолжал горбун торжественно. — Наибольшего из них, по имени Кунхаз, привели ко мне. Страна моей стала».
Повелитель раздвинул веки и покосился на лица предводителей отрядов. Полководцы
«По воле Ахурамазды эта страна следует моим законам! — произнес горбун нараспев. Царь, слушая мудреца, снова сомкнул веки. — Что я приказываю ей, то исполняет она! Ахурамазда дал мне это царство! Ахурамазда помог мне, чтобы я овладел этой страной! По воле Ахурамазды я этой страной владею!..»
Сын Гистаспа раскачивался на ковре в такт ритмичным выкрикам горбуна.
— Идите с миром, — величественно проговорил сын Гистаспа. Все, за исключением горбуна, заспешили из шатра, на ходу отбивая поклоны. Телохранители опустили полог шатра. Царь преобразился. Его сухое лицо приобрело выражение сварливости. Слуга робко приблизился с золотым сосудом. Дарий осушил два кубка подряд и бросил сердито:
— Позови Датиса!
Слуга быстро отыскал и привел полководца.
— Ну? — Дарий сдвинул брови. Глаза Датиса были устремлены на пышные ковры. — Подойди сюда! — зашипел царь. Датис хмуро поглядел на него и приблизился на два шага. — Ты узнал, где скрываются главные силы саков?
— Э-э… Саки ушли… э-э… неизвестно куда. Разведчики наши не возвращаются.
— Мы не знаем, где саки, но саки знают, где мы! — вмешался в разговор советник. — По ночам дикари убивают стрелами десятки наших воинов. Людей губит лихорадка. Мы потеряем войско без боя! Вот уже месяц, как мы захватили городище Кунхаза, но победа от нас так же далека, как Хорезм от Персеполя!
Датис развел руками. Он заметно остыл к битвам и не рвался в сражение, как в начале похода: унижение, которое Датис испытал в день первой битвы с массагетами, и последовавшие за этим неудачи выбили полководца из седла. Он избегал Дария, неохотно выполнял его указания и примирился в душе с тем, что никогда не станет начальником военного округа.
Царь и советник поглядывали на полководца все мрачнее.
— Страна массагетов велика, — пробормотал Датис. — Мы проплутаем тут два года, не увидев… э-э… в лицо ни одного человека.
— А кто виноват? — взвизгнул Гобрия. — Я дал тебе проводника, ты его потерял. Где мы найдем второго Бахрама? Все его родичи исчезли в пустыне, никто не желает нам служить!
Датис вздохнул. И как он забыл в бою про зубатого пса? Кто-то из массагетов прикончил Бахрама, отвечает же за него он, Датис.
— Слушай меня, сын праха! — Дарий прищурил глаз, словно целился из лука. — Слушай и разумей мои речи своим каменным теменем! Если ты завтра не найдешь мне верного проводника, я сделаю тебя погонщиком ослов! Понял ты меня? Помни, что в первом бою ты погубил отряд моей конницы! Помни, что ты потерял моего раба Бахрама!