Тропа Кайманова
Шрифт:
— Ты, конечно, все правильно сказал, — продолжал высказывать свое мнение Ашир. — Мужчина, который не любит женщину, лишь наполовину мужчина. Но сколько тысяч отважнейших мужчин погибло из-за женщин! Я не понимаю, почему ты так сделал! Могла же Дурсун сама отсюда к тебе пойти?!
Ашир подгреб угли под тунчу, в которой уже закипала вода, приготовил для заварки щепотку зеленого чая.
— Я и сам не понимаю, Ашир-ага, как это вышло, — признался Ичан. — Честно сказать, Тангры-Берды меня запугал: показал фотографии, где я вместе с капитаном Каймановым в плен попал, и говорит: «Теперь ты видишь, что тебе больше не жить.
— И этого я не понимаю, — сказал Ашир, — как тебе удалось через Ак-Су перейти? Другому наверняка бы не удалось...
— Не зря же я на границе служил, — заметил Ичан. — Приехал в Лоук-Секир, гляжу, на заставе знакомый старшина. Посидели мы с ним, рассказал ему, что люблю женщину, хочу увезти подальше от ее родственников, потому что, говорю, сам знаешь, нечем мне платить калым. А время зимнее, в горах холодно. «Дай, — говорю, — старшина, какой такой плащ, потом перешлю с кем-нибудь». Ну он пожалел меня, дал старый плащ, в каком пограничники на посты ходят... Подождал я, пока наряд пройдет с проверкой КСП, и перешел через Ак-Су. Солдаты еще оглядывались, когда я вслед шел, наверное, думали, кто-то из своих за ними идет... Очень мне хотелось увидеть Дурсун, — словно оправдываясь, сказал Ичан. — Боялся я, что сама она не посмеет на нашу сторону перейти...
Ашир помолчал, в явном смятении снова помешал палкой в костре, взметнув к потолку гаваха золотые искры.
— Мужчина безволен, — наконец произнес он, — когда сердце берет его в свой плен... Зря ты поверил шакалу Тангры-Берды. По походке узнают хромого, по разговору — неправдивого. Как ты не понял, что он тебя просто пугал?..
Ичану было неприятно, что этот разговор слушает Дурсун. Из слов Ашира выходило, что он, Ичан, кого-то боится. В другом месте женщина, конечно, не слушала бы, о чем беседуют двое мужчин, но здесь деваться некуда: только в этом гавахе, который Ашир кое-как приспособил для жилья, карауля байское поле, и могли они спрятаться с Дурсун от тех, кто привез ее сюда по приказу Клычхана.
— Не знаю, зачем это надо было Фаратхану с Клычханом, — сказал Ашир, — но они на то и рассчитывали, чтобы ты перешел гулили [36] ... Не думаешь же ты, что шакалы Клычхана не выследят нас в этом гавахе?
— Не знаю, что теперь делать, Ашир-ага, — честно признался Ичан.
Ашир пошевелил затухающие угли палкой, поправил тунчу с закипающим чаем, рассудительно сказал:
— Если ты кроме убийства совершишь еще девять тягчайших деяний, то все равно остается путь к исправлению. Так учат старики. Здесь тебе не Советы... Порядки по эту сторону Ак-Су я хорошо знаю. У твоей Дурсун руки золотые, сама красавица — возьмут ее себе или продадут кому-нибудь шакалы Клычхана, и не увидишь ее больше. А тебя в какой-нибудь яме сгноят...
36
Гулили — граница (курд.).
— Так что же ты мне советуешь, Ашир-ага? — уже в полном отчаянии спросил
— Что я могу советовать, дорогой Ичан?.. Люди говорят, чем дальше идешь по неверной дороге, тем дольше придется возвращаться. Надо тебе брать Дурсун, идти к себе домой, на ту сторону, — там тебя лучше поймут.
— Меня же расстреляют! Время-то военное, — упавшим голосом проговорил Ичан. — За одно то, что границу перешел, да еще по доносу Тангры-Берды...
— Не расстреляют! Бери Дурсун и, пока не поздно, возвращайся к своим, — повторил Ашир. — Чем скорей обратно перейдешь, тем меньше накажут. А здесь пропадешь совсем и Дурсун свою не увидишь...
Ичан задумался, не видя для себя никакого выхода. Возвращаться домой было все равно что самому идти под арест и отвечать на вопросы следователя, на которые он не знал ответов. Оставаться здесь — Ашир правильно сказал, — отберут Дурсун, а самого сгноят на рудниках или в тюрьме.
Что ж такого он сделал в жизни, что его так немилостиво и так без надежды на избавление от тягот карает аллах?
Старший лейтенант Бердыев прибыл из отряда на Лоук-Секирскую комендатуру спустя полчаса после того, как стало известно о нарушении границы.
Кайманову сейчас очень нужен был именно такой человек: хорошо знающий местных, пользующийся у них неограниченным авторитетом, способный проследить родственные связи каждого по обе стороны рубежа.
Сопредельная территория контролируется нашими войсками, и пограничная полоса на участке Лоук-Секира еще может быть в поле зрения отряда полковника Артамонова. А что, если Ичан, не задерживаясь в погранзоне, уйдет в глубь территории Ирана? Тогда возникнут такие осложнения с иранскими властями охраны порядка, что те будут вправе как угодно расценивать поиски этого нарушителя границы.
В канцелярии Лоук-Секирской комендатуры, к которой примыкала резервная застава, собрались майор Тимошин, старший лейтенант Харитонов, секретарь Лоук-Секирского райкома Ходжа-Нури, старший лейтенант Бердыев и Яков Кайманов.
Якову было ясно, все зависит не от того, как поведет дело майор Тимошин, которому здесь мало что известно, а от представителя штаба отряда Бердыева. Можно было лишь удивляться, как быстро он сумел получить информацию о том, куда, к кому и почему перешел границу Ичан.
— На сопредельной стороне, в Лоук-Секирской долине за Ак-Су, месяц назад появился, как мне стало известно, — сказал Бердыев, — некий Ашир из того закордонного городка, что напротив нашего Даугана. Мне также сообщили, что к Аширу всего неделю назад прибыла Дурсун — дочь известного вам проводника Хейдара. Я думаю, первым делом надо установить, где сейчас они, а уж Ичан наверняка будет неподалеку.
Раздался телефонный звонок. Тимошин снял трубку. В мембране чей-то взволнованный голос. Выслушав донесение, Тимошин несколько изменился в лице.
— Полковник Артамонов, не предупредив нас, — сказал он, положив трубку на аппарат, — прибыл на левофланговую заставу комендатуры. Вместе с начальником заставы идет вдоль линии границы пешком.
Все присутствовавшие в комнате молча переглянулись. Пропуская друг друга вперед, быстро вышли во двор, куда коноводы уже выводили по приказу майора оседланных лошадей.
До левофланговой заставы шли размашистой рысью, торопясь изо всех сил. И только опасение загнать лошадей не позволяло пустить их в карьер.