Тропою сна
Шрифт:
– Угу, - всецело занятая ребенком, рассеяно ответила она.
Перефразируя избитое выражение, можно сказать, что каждый человек глубокий омут и иногда лучше не соваться к тем чертям, что в нем водятся. Лем знал, что эллины черти очень странные. Большую часть времени она была совершенно обычным среднестатистическим человеком, трезвомыслящим, и отвечающим за свои поступки, но иногда ее воображение перебиралось через границы реальности, в такие моменты психика теряла ориентиры возможного и невозможного, смешивая все в единое и порою шокирующее для окружающих. Большинство из тех, кто случайно сталкивался с этой ее особенность, делали большие глаза и крутили пальцем у виска, старшая сестра когда-то даже пыталась водить к психоаналитику, и только друзья давно привыкли и любили ее такой как есть. Лем
Лем ушел, пообещав позвонить вечером, а элин день вернулся в привычную колею, за одним единственным исключением - она не оставляла Эмиля одного ни на минуту. Работать не получалось, хотя сроки по выполнению заказов растягивать было не желательно, но она слишком беспокоилась за ребенка и даже в подготовительном кружке для детского сада не смогла его оставить без личного присмотра. В результате в течении трех часов рисовала эскизы, держа на коленях блокнот, под аккомпанемент визгов и писков веселой малышни. Впрочем, там она была не единственной гипперопекающей мамочкой, из разных углов помещения кидали на своих чад обеспокоенные взгляды еще несколько женщин.
Эля пыталась отделаться от навязчивого тревожного ощущения, стараясь не зацикливаться на слове "предчувствие", но оно не отпускало ее всю следующую неделю. Как и любая нормальная мать, она и раньше переживала за своего ребенка, но теперь не просто переживала, она панически боялась. Последним событиям можно было подобрать тысячу разумных объяснений и таким образом утешить себя, но Эля отдавала большее предпочтение ощущениям, холодный разум не был ее коньком.
– Логика здесь не живет, - неизменно комментировал ее Янош.
– Наличие логики не доказано, - рассеяно отвечала она, и парень хохотал, наслаждаясь абсурдностью фразы.
– Для твоих мозгов уж точно.
Хотя в чем-то Эля была права, связь матери и ребенка не всегда можно объяснить с научной точки зрения. Несмотря на то, что мальчик фактически являлся ее племянником, такая связь между ними установилась с самого начала, еще тогда, когда Ира ходила беременной. Он активней шевелился у сестры в животе, когда Эля приближалась, реагировал на ее голос. А Эля все никак не могла понять, почему Ира, всегда такая близкая и понятная, вдруг стала отдаляться, причем ей это удавалось делать даже в трехкомнатной квартире, в которой, казалось бы, далеко друг от друга не убежишь. В то время Эля училась в университете и жила в оставленной родителями квартире вместе с сестрой и ее мужем. Сначала сестра, которая, не смотря на строгость и непрошибаемость характера, всегда искренне интересовалась Элиной жизнью, стала все чаще запираться в своей комнате, когда девушка появлялась на пороге. А если Эля находилась в квартире долго, при любой возможности уходила. Исчезли медлительные вечерние разговоры за чаем, правда вместе с ними исчезли и постоянные упреки в глупости и легкомыслии, но оказалось, что даже по ним Эля скучает. Данил успокаивал девушку и бормотал что-то о причудах беременной женщины, но Эля все равно не понимала, и поведение сестры ранило ее сильнее, чем все насмешки однокурсников и все кратковременные влюбленности Яна. Ее можно было понять, при живых и вполне здравствующих родителях, Ира заменила Эле мать.
Родители были успешными физиками, возможно, так получилось именно по тому, что науку они любили больше, чем что-либо другое в жизни, они молились только ее идолам. И хотя она не стала яблоком раздора для личных отношений между ними, но зато легко позволила оставить десятилетнего ребенка на попечение, закончившей институт, старшей дочери и умчаться за границу работать во имя великих целей. По правде сказать, с их отъездом в жизни девочек ничего кардинально не изменилось. Ира привыкла заботиться об Эле еще с тех пор, когда ей надо было менять пеленки, так что разница заключалась лишь в том, что раньше они видели маму с папой раз в неделю и мельком, когда те возвращались из лаборатории, а теперь не видели годами.
И вот спустя двенадцать лет, единственный человек, которого Эля, считала по-настоящему родным, ни с того ни с сего тоже решил ее оставить. Девушка не понимала, в чем провинилась, и готова была просить прощения даже за то, чего не совершала, но Ира лишь награждала ее задумчивым взглядом и снова ускользала от разговора. При этом Эля была готова поклясться, что порою видит на дне карих глаз сестры страх. В те месяцы от отчаянья ее спасала только поддержка Лема и неусыпный контроль Яна. Выяснилось все однажды вечером, когда Эля, вернувшись домой, услышала обрывок разговора, доносящегося из кухни.
– Она хочет его забрать, - бормотал совершенно не свойственный уравновешенной Ире, плаксивый голос.
– Эля так и замерла в прихожей не успев даже обувь снять, а Ира не зная, что ее слышит кто-то помимо Данила, продолжала, захлебываться слезами.
– Ты в своем уме?
– Расстроенному мужу с каждым разом все сложнее было выносить абсурдные истерики жены.
– Каждый день сны, один за другим без перерыва. И ведь раньше я снов в жизни не видела. И пусть и ладно, но ведь в каждом из них, о чем бы он ни был, она беременна моим сыном.
– Эля дернулась как от пощечины, но не от невероятного обвинения, а оттого что вот уже третий месяц время от времени видела сны, в которых была беременна мальчиком.
Еле переступая ногами, девушка бесшумно вошла в кухню.
– Приди в себя. О чем ты вообще? Ты хоть понимаешь, в чем пытаешься обвинить человека?
– Глаза жены удивленно расширились, и, проследив за ее взглядом, Данил повернул голову. В проеме двери стояла Эля и они с Ирой смотрели друг на друга не отрывая глаз - это был разговор, который никто не смог бы услышать.
"Прости, ничего не могу с собой поделать".
"Я не хочу отнять, сама ничего не понимаю".
"Он только мой".
– Ирина рука ласково скользнула по животу.
Данил, с облегчением вышел, понимая, что на этот раз они точно разберутся. Но он ошибся, все стало только хуже.
Если бы на месте Эли была другая девушка, то она, скорее всего, попыталась бы успокоить и переубедить сестру, но Эля не умела лгать не только окружающим, но и себе.
– Я тоже вижу такие сны.
– Стоявшая у стола Ира, обессилено опустилась на стул.
– Если бы только это...
"Что же еще?" - спросил эллин взгляд.
– Он слышит тебя, он реагирует, ему нравится когда ты здесь... Даже сейчас. Прости, я наверно несу несусветную чушь, но хотя бы один раз в жизни можно, ведь обычно этим занимаешься ты.
– Уголки губ натянуто сымитировали улыбку.
– Мне тяжело находиться рядом. Он мой, понимаешь, мой.
– В Ире проснулись характерные для нее упрямство и уверенность. Она, глотая слова вперемешку со слезами, говорила не о том, что думала, а о том, что осознавала, чувствовала, быть может, даже предчувствовала. Она то шептала, то переходила, на крик, то долго молчала, то не давала вставить и слово. Впрочем, Эля не собиралась перебивать ни ее личную истерику, ни ее персональную тишину.
Впервые в жизни видя в таком состоянии свою всегда такую разумную сестру, она, как никто, понимала и верила тому, что рассказывала Ира.
– Он мой, но почему-то он совершенно уверен, что его мать - ты.
– Ее глаза горели лихорадочным блеском.
Эля не думала о том, что все эти слова ни что иное, как бред, связанный с глобальной перестройкой женского организма, она просто стояла в дверях и молча слушала, прислонившись щекой к стене. Возможно, все бы закончилось относительным миром, если бы Эля не сделала несколько опрометчивых шагов навстречу и не прикоснулась кончиками пальцев, к выпуклому животу сестры. Ребенок в чреве мамы немедленно задвигался, элино сердце дернулось и забилось чаще. Ира резко отшвырнула руку сестры в сторону и поднялась. Ее щеки покраснели, а губы задрожали, она хотела что-то сказать, но не могла. Кто бы мог подумать, что между ними такими разными и такими родными, когда-нибудь встанет еще не родившийся ребенок.