Тропою снов
Шрифт:
Меня вдруг обожгло яростным чувством. Да если б я знала заранее, для чего эти кольца были предназначены! И тут Верховный посмотрел на меня, взгляд был, как скала. Я отвела глаза, стала смотреть себе под ноги. Кто она мне, эта Матахри? Попалась, так ее проблемы. Наставника я защищать бросилась, потому что любила его и знала, что он невиновен, а эта дрянь уж точно моей любви не заработала. Наоборот…
Верховный исчез, как и не было его. Половина септаннов тоже ушла через порталы обратно. Народ начал расходится. Да не просто так.
Каждый считал своим долгом, проходя мимо, плюнуть в беспомощную пленницу и
— Пошли, — сказала притихшая Сешма, — пойдем отсюда. Пойдем домой…
Наверное, я слишком долго смотрела на пленницу в упор, она почувствовала. Вскинула голову. На мгновение наши взгляды встретились. Она первой отвела глаза, не узнала, должно быть. Но я вздрогнула, будто плетью кто стегнул!
— Пойдем, — теребила меня Сешма, — пойдем отсюда. Ну ее, не стоит к ней подходить!
— Боишься? — спрашиваю у нее.
— Боюсь, — честно призналась Сешма. — И… ну… это… нехорошо это, вот. Лучше б ее казнили! Это правильно было бы. Честно. А так…
— Она заслужила, — говорю непослушными губами. — Она все это заслужила, она сама виновата. Так ей и надо!
— Конечно, — послушно согласилась Сешма. — Конечно же, ей так и надо. Пойдем… Пожалуйста… или ты… тоже хочешь?
— Чего хочу? — не поняла я.
— В нее плюнуть, — тихо сказала Сешма. — Ты ведь ее ненавидишь. За все…
Молчу. А и в самом деле, что мне стоит? Подойти и плюнуть, она заслужила. Да что она мне сделать может? Ничего.
В том-то и дело, что ничего.
— Пошли отсюда, — сказала я Сешме.
— Да, — кивнула она с облегчением. — Давай.
И мы пошли.
Весь день я провела в мастерской. Но как-то все из рук валилось, даже самые простенькие артефакты не получались. Тогда я вытащила толстую книгу под мудреным названием "Основы сотворения магических артефактов, великих и малых" и стала вникать в черные столбики старолинга. Все книги в мире пишутся на старолинге. Этот древний язык — основа накеормайского диалекта, бытующего ныне у жителей Предела. Ничего общего с языком моей матери… Не зря говорят, будто Небесный Край когда-то, давно, не имел ничего общего с Накеормайским Пределом. Завоевали нас накеормайские, прямо скажем. И уже которую сотню лет под каблуком держат. Но с другой стороны, куда нам без Вершины Света? Не с Черностепьем же альянсы водить! В Черностепье порядки куда хуже, а язык тоже свой собственный, причем такой, что попробуй выучи.
Не знаю, о чем наши мудрые думали, когда воду мутили. Неужели и впрямь верили, что без диктата Накеормая Небесный Край станет счастливее? Баирну долго их терпел. Но когда в Медовом пределе был уничтожен малый храм, посвященный Свету, терпение Верховного лопнуло. Нет, войны не случилось, на что многие наши рассчитывали. Какая там война! Им гнева Верховного хватило через край и еще осталось. Зареклись с тех пор мои сородичи о мятежах мечтать. Надолго зареклись. Хотя взаимная нелюбовь между двумя народами осталась. Но этого, наверное, уже не избыть, как ни старайся…
Зазвенели придверные колокольчики. Поднимаю голову от книги. А, вчерашний аль-воин. Как его там, мастер Амельсу…
— Держи, — зло сказал он, выкладывая передо мной небольшой мешочек. — Плата за меч.
Меч у него красовался в ножнах у пояса, и я чувствовала дремавшую в нем свирепую силу. Силу, которой поделилась с клинком я.
Я развязала мешочек, поворошила пальцем тугие, золотистые зерна. Хороший сорт. Надо будет сегодня же приготовить порошок, а то прежний уже совсем закончился.
— А ты больше ничего сказать не хочешь? — поинтересовался аль-воин.
Смотрю ему в глаза. Разговаривать мне не хочется. Объясняться — тем более. Но он не торопится взгляд отводить, и я уже чувствую, что в этом поединке гордиться не мне.
Ну, и пускай.
Встаю, уношу мешочек на кухню. Есть там у меня местечко, за шкафом с посудой, потайная полочка за тонкой дверкой, ее только я открыть могу. Зерна дайсо — не тот товар, который напоказ выставлять можно. Возвращаюсь обратно, к своей книге. Я упорно не замечаю аль-воина, но он не уходит.
— Слушай, — говорит Амельсу, — мастерица… Я тебя раньше в городе не встречал!
Ну и я его тоже не видела. Так что с того? Но молчу. Хочется мне одного — чтоб он оставил меня в покое и убрался восвояси.
— А ты, случайно, не дочка нашему Верховному? Незаконная, а?
Не выдерживаю, поднимаю голову от книги. Да с чего он взял?! Не видно разве по мне, кто я есть? И ведь Сешма ему еще в первый вечер все про меня рассказала!
— Похожа ты на него очень, — поясняет аль-воин. — Что манера, что взгляд. Вот сестричка твоя как в насмешку, — кукла. Симпатичная, пустоголовенькая куколка, одним только лицом и удалась. А ты…
— Не пустоголовая она! — разговор мне не нравится.
Он только фыркнул. А что еще ему остается? Он же Сешму совсем не знает, раз тоже за дочку принял. Ну а меня-то — смех. Каким боком? И где ж этого Амельсу носило в последнее время, что он моей истории не знает? Родителей моих, и того, что с ними случилось…
— Так я прав? — усмехается он. — А, мастерица?
— Нет, — говорю коротко и снова утыкаюсь в книгу.
Не дочь я Верховному, глупость-то какая! Была бы дочь, так признал бы. Да я совсем на него непохожа. Последним дураком быть надо, чтобы этого не видеть. А что болтать не люблю… Язык у меня просто слишком толстый, вот и все. Не умею попусту им шлепать. Нравится, не нравится, — это дело уже не мое, нечего меня на свой лад перекраивать!
Сижу молча, стараюсь не смотреть в сторону аль-воина, и, в конце-концов, тот, ворча, уходит. Не может же он торчать в мастерской весь день! Тем более, что я болтать с ним не намерена. И разве Сешма не рассказала ему еще в первый же вечер о моих родителях? Нет, понадобилось вот чушь пороть.
Перелистываю страницы. Голова болит, смотрю в буквы и не вижу слов. А за окном шуршит дождь. Осень… Листаю страницы, и очень мне не хочется думать о Матахри, оставшейся на храмовой площади. Там, у нее над головой, нет крыши. И теплого плаща, чтобы уберечь тело от холодного ветра. Сжимает горло ошейник-артефакт, полный враждебной Силы, скованы руки такими же браслетами, а время тянется медленно-медленно. И даже смерть не избавит от муки: душа не сможет уйти в Междумирье или возродиться в Пределах нашего мира, сотворенные мной и Верховным оковы ей этого не позволят.