Тропою снов
Шрифт:
— Пусти, — прошептала я и добавила зачем-то:- Пожалуйста.
И только потом сообразила, что повторяю Юлеськины слова.
Храму нельзя приказывать, можно только просить. И этого как раз не понимали все те, кто пытался оспорить у аль-нданна Баирну его место Верховного. Храм сам избирает себе Хранителей. А по какому принципу, попробой пойми. Вот ко мне он привязался, хотя я поистине не просила. А Юлеську Храм впустил только потому, что каждый человек вправе придти и потребовать начального Посвящения. То, что человек этот может оказаться
Мягкое сияние обняло меня, окутало плотным коконом чистого Света. Накатило громадным всеобъемлющим чувством, в котором сплелось все. Забота матери о маленьких детях. Гордость отца за подрастающих сыновей. Благодарность детей престарелым родителям. Нежность влюбленных. Глубокая привязанность к родному дому, городу, Пределу. Любовь к нашему миру и ко всей Спирали Миров, летящей сквозь безбрежный хаос Междумирья.
Любовь…
Хотелось замереть, раствориться в бушующем потоке безвозвратно. Стать частью той безграничной Любви, что оживотворяет все миры бесконечной Спирали, несмотря ни на что и вопреки всему.
Так легко, так просто… Отдаться потоку и уйти вслед за ним навсегда… И, может быть, превратившись в чистое чувство, поднять из хаоса Междумирья сотни и тысячи новых миров, вплести их, вновь рожденные, в Спираль, самой обратиться в один из них…
Стать чувством.
Уйти навсегда…
Я уходила, я уже почти ушла насовсем, когда пронзило вдруг запоздалым страхом: Юлеська! Я не могла его бросить. Из-за меня он полез сюда, один, без подготовки, такой глупый, такой беспомощный… Я должна его остановить! Обязана!
И словно вырвало что-то из водоворота, вынесло на поверхность. Я оказалась на небольшой площадке, летящей ввысь, в пронзительную синеву неба. Глубоко внизу пенились кружевными волнами залитые солнцем облака. Под облаками, я помнила это отрешенным знанием Храма, стоял огромный город, и над городом вновь начинал моросить мелкий осенний дождик. Но здесь ярко светило солнце, и облака были одеты в нарядные праздничные кружева, ничуть не похожие на мрачный темно-серый ковер, видимый с земли…
— Юлеська, — беспомощно выговорила я.
В центре площадки выложен был цветной мозаикой треугольник. Толстая белая черта отделяла его от остального пространства. По углам треугольника вздымались ввысь колонны трех оттенков — белого, серого и черного. Самая толстая, черная, была с доброе дерево в обхвате, белая — раза в два поменьше, ну а серая вовсе выглядела туго натянутым нуром не толще мизинца…
Внезапно я поняла — колонны были не из камня. Они состояли каждая из одной изначальной Силы — Тьма, Свет и Сумрак. Где-то в совсем уже немыслимой вышине они сходились в одну точку. И эта далекая точка, маленькая, почти невидимая, пугала до одури.
Прямой портал в Междумирье, вот чем она была. Я представила, что случится, если встать в центре треугольника, как раз под нею, и мне стало очень жутко, до дрожи в коленках.
Юлеська тоже испугался. Он стоял у черты и не находил в себе мужества сделать шаг. Вся его безрассудная глупость исчезла, едва только он понял, что натворил.
— Юлеся…
— Не подходи! — крикнул он. — Не подходи, а то шагну… туда…
— Не надо! — быстро сказала я. — Дай мне руку. Дай. И уйдем отсюда, пока Баирну не вернулся. Ох, и влетит же нам обоим…
Он стоял, кусая губы, словно обдумывал мои слова. А что тут думать-то? Ноги отсюда делать надо, и побыстрее. Пока Верховный и впрямь не вернулся.
— Поцелуй меня, — сказал вдруг Юлеська. — Поцелуй, тогда отойду!
Вот глупый. Можно подумать, между нами что-то изменится от этого поцелуя! Так я ему и сказала, добавив:
— Не дури!
— Поцелуй, иначе шагну!
И он занес ногу над белой чертой.
Стоит только ее пересечь, и дороги назад уже не будет. Там, в центре площадки, Юлеське придется выбирать ни много ни мало, — свою дальнейшую судьбу. И если он ошибется, если ему не хватит сил, он погибнет. Отправится прямиком в Междумирье, на сорок жизней вниз по Спирали. То-то и точка портала снизилась, стала ощутимо крупнее. Ни дать ни взять жадная пасть, нависшая над головой.
— Ты вверх посмотри, дурень, — нервно сказала я. — Видишь? Нравится?
Юлеська поднял голову, да так и замер с занесенной ступней, позабыв поставить ее на место. Его явно впечатлило еще сильнее, чем меня.
Жутью веяло от безодибного на первый взгляд, тускло-серого кругляша. Жутью, и смертной тоской. Не могу сказать, но при одном взгляде на эту штуку замирало сердце, и ноги отказывались держать. Мне показалось, что она опять снизилась и укрупнилась. Ужас взвыл во мне на тысячи голосов.
— А теперь осторожно… шаг назад… давай, Юлеся. Дай руку!
Полыхнуло вдруг нестерпимым жаром. Колонна Света внезапно раздвоилась, и вторая ее половина начала падать прямо на нас, заливая мир ослепительным сиянием, выжигая вокруг все тени. Юлеська заорал не своим голосом… я шарахнулась и въехала рукой прямиком в столб Сумрака. Зажмурилась, ожидая, что вот сейчас мне полруки и срежет напрочь, и отрезанная кисть перелетит за край, канет в безбрежное облачное море… еще на голову кому-нибудь из горожан свалится. Но рука осталась целой. Лишь мазнуло по коже влажным, невесомым теплом. И все…
Я открыла глаза, не доверяя своим чувствам. Нет, рука была на месте. И Юлеська тоже прекратил верещать. Нет, он не умер, не растворился в портале, ведущем в Междумирье. Просто я на его месте тоже не посмела бы рот раскрывать для визга. Злющий аль-нданн Баирну держал его за ухо, и это было то еще зрелище, можете мне поверить. Ведь Юлеська выше Верховного на целую голову! Но зато сразу видать, кто из них двоих дурак. И рост не помеха.
Все, решительно подумалось мне словно бы со стороны, как про чужое. Сейчас нам головы оторвут, обоим. Вот прямо сейчас…