Тротиловый эквивалент возмездия-1. Предназначен в палачи. Боевик
Шрифт:
Коробейников больше всего боялся столкнуться сейчас с новым любовником Серафимы. Он сделал вокруг дома два полных круга, прежде чем подошел к двери мастерской Серафимы. Заглянул в окна. Сплошные холщовые шторы не оставляли ни малейшей возможности подсмотреть обстановку в мастерской.
– Альфонс! Идиотка! Какой же я тебе альфонс? Я любил… – прошептал Коробейников прислоняясь горячим лбом к стальной двери.
При чем тут альфонс, не альфонс! Если так рассуждать, то можно сказать: все бабы бляди. Но это не утешит даже последнего дурака. Скорее всего его стала тяготить двусмысленность его положения.
– Серафима, это ты? – Осторожно переспросил Александр, опасаясь нарваться на обычную после разлуки грубость.
Уж больно возбужденным, помолодевшим показался ей сейчас голос Старухи. Еще и голоса какие-то звенят в мастерской.
– Ах, это ты, шалопай! Воще-то некстати, но приезжай. Деньги на такси есть?
– Так точно.
– И на цветы хватит?
Александр поморщился и оставил этот бестактный вопрос без ответа.
– Да будет тебе кокетничать, парень. Интересно, какие на этот раз привезешь мне цветы.
Александр рубанул трубкой по таксофону и трубка распалась на куски. Коробейников уже заводился. Он знал этот примитивный прием Старухи. Намеренно и довольно грубо оскорбляя, Серафима "разогревала его", как в роте разогревают водилы двигатели бронетранспортеров.
Вот теперь он точно знал почему бросил Старуху на растерзание ревности. На него стали смотреть ее друзья как на прихоть сумасшедшей бабы. Он стал частью интерьера ее большой и уютно мастерской на Красной Пресне. Им заносчивые знакомые Симки хотели бы воспользоваться, как пользуются во время пьянки стаканом или мягким антикварным диваном хозяйки мастерской…
Один хмырь, пробавлявшейся мелкой пластикой, оказался голубым и предложил за деньги стать перед ним раком. А подружка Танька, художница по тканям, так та, стоило Серафиме отвернуться, прямо лезла в штаны ее любовника и тискала яйца как спринцовку, пока парнишка не сбросит молодое семя в штаны… А потом они вместе ржали над тем как парнишка тушевался от стыда и возбуждения. Александр подозревал, что Серафима одалживала его подружкам позировать из бабского тщеславия. Соблазнив раздетого парня, девки должны были убедиться, какого классного бычка она держала при себе на веревочке.
А он любил Серафиму. Любил и все тут. Ему было и приятно и даже интересно, все что проделывала с ним веселая и неистощимая на выдумки развратница. Он даже совершил с ней путешествие на яхте по Рейну. Хохма. Яхтой-то управлял первый муж Серафимы. Прижившийся на Западе график. "НЕ такой уж и талантливый", – по мнению насмешливой Старухи. И здесь она не удержалась, чтобы не пофорсить самым молодым любовником на борту. Требовала трахаться почти принародно. Хотя другие гости хозяина яхты вели себя еще более разнузданно.
Ему было всего пятнадцать лет. Он понимал, зачем пожилым, степенным, с виду, немцам, задирать юбки молодым девкам прямо за обеденным столом. Все смеялись, хотя любовники трахаясь под столом, жутко лягались, расплескивая по белоснежной скатерти суп и вино. Но это потешало компанию еще больше. Ладно, Серафима хотела уязвить своего бывшего мужа, не позвавшего
Разрыв с Коробейниковым Серафима разным друзьям объясняла по разному, пока не запутала всех, кто ее потерей интересовался не из праздного любопытства, но из сочувствия. Нашлись и такие иронисты, кто назвал роман – патологией чувств, возникшей по причине атеистических взглядов Серафимы на отношения полов. Говорили много, но ближе всех к истине в этом патологическом романе все-таки был мистик Головлев, литературовед, подавшийся в буддийские монахи.
Вот Головлев считал, что Коробейников так и не поймет до своего преждевременного конца сути женской натуры. Ну не дано ему постигнуть, что мудрость Серафимы была единственным способом впечатать навечно свой образ ему в мозги и либидо… Он много раз будет бросать Серафиму и возвращаться к ней, не замечая как время растлевает все более глубокие области ее души. Он будет возвращаться к этой удивительной женщине, как к точке начала отсчета нового периода в своей жизни. В этой точке Коробейников стряхивал грязь одних сомнительных похождений, чтобы начать новую главу своей сплошь авантюрной жизни.
Так что же это получается? Значит, все-таки Серафима любила!? Да не понял красавчик Коробейников изощренной женской любви?
Александр вошел в мастерскую как побитый пес. Преступление его было непростительно, но он все же вошел.
На Серафиме был обляпанный зеленой глиной белый халат. Как обычно, ничего кроме халата не ней не было. В студии было невыносимо жарко. По багровому лицу мастера струился пот. Косметика оплыла и хорошо было видно, что Серафима недавно учинила себе пластическую операцию. Моложе она, пожалуй, не стала, но горделивый всегда четкий профиль стал еще симпатичнее… И мягче… Так она и форму носа изменила…
Серафима была поддата, сонная и не в духе. На подиуме, застланном шикарным малиновым бархатом в развязной позе две обнаженные фигурки спали или делали вид что спали… Упитанный мальчишка лет четырнадцати и пухлявая девчонка моложе его, но хорошо развитая в груди и в бедрах. Около стены стояли две пары марлевых ангельских крылышек. И две застеленные раскладушки. Тоже понятно. Серафимой овладевала религиозная дурь…
– Поставь на плиту кофейник. Я пока занята. Эти маленькие свиньи тискаются по наглому и не хотят заснуть. Специально назначила ночной сеанс, уже три часа ночи. А они не спят. Эта мартышка украдкой дрочит парня. Шишка вскакивает и композиция нарушается. Да я и сама начинаю возбуждаться… Сволочи! Как не поймут, что мне заказано надгробье, а не эротическая композиция для борделя.
За спиной Серафимы хихикнули. Открылся карий глазок и девчонка показала Александру развратно красный язык. Вот чертовка!
– Ладно, ладно пялиться… Воще-то мы спим втроем… Уступить что ль тебе девчонку на ночь? Или будешь четвертым?… Вот не знаю как все поместимся на диване… Хотя можно стулья приставить…
– Сима, не мудри. – Веско обронил Александр свою рассудительную мужественно короткую фразу. – Трахаться я буду только с тобой. Соплячку оставь себе на завтра.
– У, ты какой противный! Ладно, вари кофе, я еще полчасика поработаю с этой шпаной и разгоню их по раскладушкам.