Тротиловый эквивалент возмездия-1. Предназначен в палачи. Боевик
Шрифт:
После наряда возле каптерки Ахримчука, найдешь в шкафу с огнетушителями четушку и воблину! Бабки через два дня. Кусок зеленью. Нормально? Нормально… Ефимычева не пои. Воще это говно парень. Усек? Да, я у Катьки гужуюсь сегодня. Сунешься под свой грибок раньше – сливу в башку схлопочешь. Честно тебя предупреждаю…Служи хорошо, солдат!
И слинял прапор, юркий как дьявол.
Ливень хлынул еще когда не ушел разводящий. Стал он под грибок и курит, сука, и курит. Надеется переждать дождь. Уж десять минут третьего. А он запалил вторую сигаретку. Последнюю. Пачку выбросил и курит, курит… Лес
Ах, мать твою!.. Свои докурил разводящий, стал просить у часового.
– Свои надо иметь! – Громко сказал Коробейников, давая ворам понять, что не виноват он в задержке разводящего.
– Ты на кого дрочишь, салажонок! – рявкнул разводящий. – Вот сейчас сворочу грызло набок! Ты у меня побазаришь!
Показал разводящий волосатый кулачище и зачавкал хромовыми сапожками по раскисшей глине. Ровно в два тридцать рванул Коробейников из-под своего грибка под ливень … Но не побежал на шестой пост к Ефимычеву. За угол ангара стал прижался к рифленой стене.
А лес гудит! В слабом свете фонарей надгробные пирамидки афганцев белеют! И тени, тени, тени!… А железяка на крыше так ухает, так и скребет, так и рвет душу дьявольским скрежетом. Ха! Чо за дела!? Прошлую ночь фонари сияли как прожектора, а сейчас едва тлели. Предусмотрительный этот прапор. Все он может. Неужто и с подстанцией договорился, козел бодучий.
Ага! А вот и Они! Коробейников по привычке сорвал с плеча автомат, присел на колено… Локтем уперся… Передернул затвор… Дурак! Едва не заорал: Стой кто идет! С кладбища, не таясь, видать не впервой, к заграждению приблизились четверо. Один остался на стреме, трое без помех проникли на охраняемую территорию военного объекта. Была ли колючка перерезана заранее, или колья расшатаны так что проволока провисла, – пусть особисты разбираются.
Гости отогнули в стене нижний лист обшивки и закипел конвейер. Ящики так и замелькали в руках грабителей военного имущества… Но что это? Ящики для тротиловых шашек Коробейников хорошо знал. Но таскали не только такие ящики. Были и ящики поменьше, в каких патроны хранятся. Ну дает Стебельков! Вместе с тротилом патроны хранит! Ну дает! Сколько же он их натырил!?
Коробейников под плащ-палаткой посветил зажигалкой на часы. Дурак! Забыл про алиби! Забыл зарегистрироваться на шестом посту у Ефимычева. Коробейников втоптал в грязь газовую зажигалку…
Насвистывая, Коробейников притащился на шестой пост без двадцати три.
– Стой кто идет! – шутливо вякнул Ефимычев, до корки соблюдая инструкцию.
– Да пошел ты, Фима! – огрызнулся Коробейников. – Зажигалку потерял…
– Гони сигарету , а то не пущу под грибок.
Ох, как же тяжко было мусолить байки про баб с этим занудой Ефимычевым – целых тридцать пять минут. Но чего не сделаешь ради косыря, да еще в валюте.
Под своим грибком номер четыре Коробейников нашел бутылку Столичной и ломоть любительской колбасы.
– Пронесло, – прошептал Коробейников и немедленно сорвал с бутылки алюминиевую шляпку.
Пить он начал сразу. Из горла. Водка катилась в нутро как божья роса. Ни
Через сутки, еще не сыграли в казарме подъем, а рядовых Коробейникова и Ефимычева выдернули в особый отдел на дознание. И началось! Начальства наехало! Контрразведка и прокуратура стали на уши! Обоих солдат, порознь прессовали на допросах по два раза в сутки.
Кошмарная неделя, казалось, никогда не кончится. Караульная рота гудела как закипающий котел. Казарма не верила в виновность своих товарищей. Ефимычев так воще обрел славу мученика. Он был настолько честен, что не боялся качать солдатские права даже перед рыжим старшиной Кротовым. А Кротов был – зверь. Этот держиморда даже старослужащему сержанту мог на за что врезать по сопатке. Солдаты катили бочку на офицеров. Солдаты глаголили, что офицерье роты решило на рядовых отыграться за свою нерадивость по службе. Считалось однозначным, что месяц, а то и больше, об увольнительных Ефимычев и Коробейников могли и не мечтать.
Однако, казарма ошиблась. На восьмой день, в субботу, Ефимычева и Коробейникова не только не потащили на допрос, но отделенный Кротов обоих провинившихся включил в список группы солдат, получивших увольнение в город. Для группы даже были приобретены билеты в заезжий зооцирк.
Коробейников был так измучен страхом, казалось, неминуемого разоблачения, что решил никуда не дергаться, отоспаться. Ну, может быть, смотаться на часок в поселок, к ветеринарше. Если появится четкое желание трахнуться. Понятно, лучший способ справиться со страхом – надраться до потери пульса, но в его положении подследственного это было безумием.
Такая апатия скрутила Коробейникова – хоть вой. Может быть, он догуливает на свободе последний выходной. И завыл бы солдат от полной неизвестности завтрашнего дня, если бы было где уединиться. Как ни прятал голову под подушку – не спалось. И на бабу определенно не стояло.
С тоски придрался Коробейников к салаге Назаметдинову, только что вернувшемуся с караула. Этот татарин частенько бормотал что-то во сне по-басурмански. А после горохового супа надменно и шумно пускал ветры. Да такие смрадные ветры, что Коробейников, спавший после разжалования на втором этаже койки, просыпался среди ночи. А тут еще вонючие портянки повесил на батарею сушить, хотя старшина запрещал это. Их пора стирать, а он…
– Магомет, а ну, пойдем выйдем! – Лениво приказал старослужащий Коробейников салаге татарину.
И пошел, не оглядываясь, прочь из казармы, уверенный, что басурманин безропотно последует за ним.
Назаметдинов действительно последовал за хмурым Стариком в умывальню. Он был ученой салагой. Не успел Коробейников размахнуться, как Назаметдинов выхватил черную заточку, сделанную из шомпола и ринулся в атаку. Озадаченный Коробейников отступил, да не удачно. Он плюхнулся задницей в липкую от соплей раковину умывальника. Раковина с грохотом обвалилась. По кафельному полу заскакали фаянсовые обломки раковины…