Тройной фронт
Шрифт:
Перед войной сильно на улицах дрались, видать войну чувствовали. Но я то домашний был. Учился хорошо. Как раз десятый класс закончил, выпускные сдал и…. война. Отец сразу, в первый день пошел. Сразу, как по радио передали, что война, собрался. Посидели, чаю попили, и пошел… Мать даже и не плакала еще. Ничего еще сообразить не успела. А дня через три и я наладился. Добровольцем. Собрал мешок.
– Ну, говорю, мам,…Я пошел.
– Куда-й то?
Она как раз стирала. Они, бывало, как с отцом поругаются, так она сразу – стирать… И тут три дня уж как в доме
Я говорю
– Как куда? На войну, знамо! – (Ох, и дурак был!)
– Я те дам на войну! – а в руках у нее не то отцовские кальсоны, не то простыня какая-то. (Откуда у нас белья столько образовалось? Может, она по второму разу все стирала, по третьему?) … И она мне этой простыней или кальсонами по роже, по спине, по роже, по спине. «Я те дам войну! Я те дам…Вояка нашелся!». Я от нее на чердак и лестницу за собою поднял. Она села на крылечко и плачет. И мне ее так жалко сделалось. Сижу, думаю «Ну, не попаду на войну и ладно. Лишь бы мать не плакала».
А через две недели. А может и раньше. По радио, по-нашему местному: – «Враг у порога! Все мужское население – к оружию!» Испекла мне мать ватрушку. Как раз на весь мешок. Ну, бельишко собрала, закинула себе мешок на плечо, меня – за руку, повела в военкомат. Куда денешься? Враг у ворот.
Я то, дурак, все руку вывернуть из ее ладони хотел, зазорно мне, что меня мать ведет за ручку. А она держит крепко! Не оторвать… Горячая рука такая, маленькая и горячая…
Пришли в военкомат, а там уже винтовки раздают, по две гранаты… и бегом за город. Хорошо еще – в другие ворота вывели, а то бы и мать за мною следом побежала. И сразу в бой!
Ну, мы то ладно – дураки! Так и немцы тоже! Мы – в штыки и они в штыки! «Грудью встретим врага!». Они с грузовиков прыгают и тоже на нас. И в долинке такой, как начали драться!
А я то, солдат, называется! Стрелять из винтовки не умел, гранаты взводить – бросать не умел, и пока бежали, штык потерял!
А тут такая мясорубка! Я как под наркозом! Хожу как малохольный. Ну вот, как во сне, натурально. Куски какие-то помню. Фрагменты. Тут один сидит – из головы мозги текут. Который по земле ползет из него кишки волочатся… Спасибо дед один, красногвардеец бывший, в кожане с маузером, как мне по роже даст: «Ты, говорит, что в театре?» Ну, я, маленько, опомнился. Да и немцы отошли, и мы. С горушки жители бегут – своих искать, раненых тащат. И мама моя тоже, бежит. Я – «мама, мама», а она как безумная сделалась. Насилу сообразила, что это я…
Ну, нас построили, в казарму какую-то привели, переодели в форму. А по военному делу – ничего. Я, правда, штык нашел, не свой, а какой-то… Ну, нацепил – снял, научился штык примыкать… Хожу это, как придурок, по казарме со штыком. И сразу на глаза командиру попадаюсь. Он меня и еще одного, такого же дурака, посылает к мосту на пост. Ну, мы идем.
Я этому кирюхе говорю:
– Слушай, а вот интересно, вот выстрелим мы, а дальше что? Как новый-то патрон вставлять? Он тоже не знает! В общем, кинофильм «Два бойца»!
Поперли на мост! Я вот, сейчас, думаю, ну как же мы тогда не соображали, что охранять то мост нужно не на мосту! А около моста. Замаскировавшись. Нет, брат, стоим на мосту, в воду поплевываем. Нас не то, что из поганого ружья, нас из рогатки перестрелять можно. Но, говорят, дураков Бог бережет! Про всех не знаю, меня берег!
Бегут бабы с колами, с вилами, волокут немца – парашютиста. Откуда он взялся? Я про устав то и слыхом не слыхивал! Чего делать мне неизвестно! Бабы кричат: веди его в штаб! Ну, я петушком, петушком:
– Ах, ты, – говорю, – гад! –и затвор передернул. У меня патрон то и выскочил. Нестрелянный! А кирюхе показываю: – Смекай!
Тот обрадовался, давай затвором клацать, все патроны выкинул. Новую обойму забил! Довольный, что перезаряжать научился. Немец – здоровенный такой, он бы нас одной левой, но тут бабы кругом – порвут на части! Стоит глазами лупает, ресницы как у свиньи белые. И сам белый как бумага стал – думает, небось, что мы его расстреливать собрались. Примериваемся, как бы, значит… Ему и невдомек, что мы вояки то никакие! Схватил бы у нас винтовку и пошел, чего бы ему сделали? Два сопляка, да бабы.
Я то через три годочка в такой же ситуевине оказался, так я этих гитлерюгендов да фольксштурм две улицы с одним колом гнал. Тоже решили, что меня в плен взяли! Это еще неизвестно, кто кого взял! И автоматы у них поотнимал! Ну, так это уж в конце войны! Тогда то меня можно только артобстрелом или бомбежкой добыть, а так то я бы от всего увернулся! Всю войну на передовой, четыре раза раненый! Я на пулемете мог любую мелодию выстукать как на барабане. Трах так тра та тах! Хоть пляши! А они на меня автоматы да винтовки наставили! « Хенде хох!» Я те наставлю!… Ну да, это уж когда! Это я уж ротой командовал! Мне уж двадцать лет было!
А тут то первый день. Привел этого козла в штаб. Меня майор за ручку поздравил! В новинку тогда было немцев то в плен брать! Ну, я раздухарился! Иду обратно – красноармеец! «Малой кровью, скорым ударом! Завтра в Берлине шампанское будем пить!» Ох, дураки, были!
Ночь отторчали у этого моста, сменились, поспали маленько. Каши с тушенкой поели. Чаю, с ватрушкой моей, попили! Ведут на позицию.
Приходим. Как раз за спиною монастырь! Мне командир говорит:
– Вот те телефон, лезь на колокольню, будешь огонь наводить. Я попер! Дурак дураком. Где выстрел увижу, сразу в трубку: – Батарея противника! Я там столько батарей насчитал, что, наверно, на всем фронте столько у немцев не имелось.
А что толку то от моего наблюдения – все равно у нас артиллерии нет и отвечать нечем! А то бы я понаводил! Уж я бы боеприпасов пожег не меряно!
Тут вдруг, в полной тишине, отваливается кусок стены и колокол мимо меня, как в замедленном кино, летит. И так тихо –тихо сразу сделалось…Из ушей кровь. Слез с колокольни. Все – оглох! На меня все смотрят, точно я с того света вернулся. А я весь в известке, как мельник в муке. Оглянулся – от колокольни половина осталась, как я на ней уцелел до сих пор не понятно. Сижу. Контуженный.