Тройной фронт
Шрифт:
Пока в вагоне ехали еще ничего. А выгрузились, я повода не выпускаю – боюсь коня потерять. Прибыли на передовую. Растолкали кого – куда офицерами связи. Являюсь к командиру полка. На передний край. Естественно верхом – боюсь коня потерять. Идет бой. Всем не до меня
Командир говорит:
– Куда же мне тебя девать? Кавалерии уже никакой нет. Слушай, скачи вооон туда. Там батарея минометная без офицеров. Я уже двоих посылал – не дошли. Снайпер сшибает по дороге.
Я коню – шпоры. А шпоры купил заказные – как у мушкетера. Хожу из за них в раскорячку.
– Какие будут приказания?
А я, ну, же полный идиот, я – рассуждаю логически:
– Что ж говорю, вы тут за горой спрятались. Вам же не видно куда стрелять! Давайте на гору.
Выперлись на гору. Сержант говорит:
– Товарищ лейтенант, я угол менять не умею. Я всего второй день воюю и, вообще, я –радист, а не минометчик.
Но я же на белом коне! Доскакал! Мне море по колено!
– А ну, – говорю – киньте парочку ваших штучек!
Поприкинул по разрывам – пальцы уголочком развел… «Выше, ниже, давай-давай…» Над нами немецкая артподготовка. Вся за гору. Нам хоть бы что!
Только угол миномета в мои пальцы веером вписался, немцы в атаку идут: танк, два бронетранспортера и, как потом выяснилось, до батальона пехоты. И нагло так идут. Они же знают, что тут никого! А все что за горой – артиллерия смолола! Ну, я подождал, пока они подойдут, куда наши мины падают, и, естественно, на белом коне шашкой отмахнул:
– Огонь!
Как ни удивительно, очень удачно. И танк горит. И бронетранспортеры – мордой в землю, и весь батальон – всмятку. Все поле перевернули, как вспахали! Тут связной прибежал – «Отходить». А у нас и мины кончились. Идем обратно – гордые! Я на белом коне впереди! Проходим, где под горой до меня батарея стояла – там живого места нет. И все ящики пустые, что мы оставили, в мелкие щепки!
– Видите, – говорю, – придурки, что бы с вами было, если бы мы на горку не поднялись!
В штаб приехал – с коня не слезаю! Докладываю: так и так…
Командир полка – аж трясется!
– Вот что, голубь мой, сизокрылый! Орден я тебе дам, но к минометам, чтобы близко не подходил… Твое счастье, что немец, который тебя ловил, очень грамотный военный… Он все перемолол, где ты мой стоять…Но ему в голову придти не могло, что ты минометы на гору вытащишь и вниз стрелять будешь.
Как ни странно, орден дали. Так что, когда я в кавалерию влился, был я уже орденоносец. А кавалерия подошла специфическая. Казачья добровольческая сотня непризывных возрастов. Старики. Я как увидел, как они на конях сидят, быстренько сообразил, что мне тут со своим орденом лучше помалкивать.
Построились. В седлах чуть ли не чай пьют. Ну, родились на конях!
– Отцы! – говорю, – Врать не буду. Воевать не умею.
– Видим, – говорят, – сынок. Хорошо, что сам сказал. Ты за нами примечай да поспешай, вот оно и ничего будет.
Вот
Казак Полторашапкин
Среди пополнения он выделялся тем, что приехал не верхом, а на подводе с сеном, запряженной двумя лошадьми, одной строевой, другой обозной и, кроме трехлинейки времен гражданской и шашки, коеми были вооружены почти все старики, имел новенький немецкий автомат. На мой вопрос – где взял? Ответил коротко:
– Отнял.
Через два дня как-то так вышло, что он стал моим ординарцем. Старики заметили мимоходом:
– Пущай – ко он, товарищ лейтенант, при вас лично состоить. Казак он исправнай. Бой понимаить. Ежели что, – ня выдасть. А для строя не очинно гожий – карахтерный больно.
Так Полторашапкин стал моим, как тогда говорили, ординарцем, и жизнь моя фронтовая резко улучшилась.
Во-первых, никаких забот о коне. Полторашапкин никого к коням не допускал и как мне кажется, будь его воля, и мне бы на коне ездить не разрешал. Во всяком случае, на мою кавалерийскую посадку он смотрел с нескрываемой тоской.
Во-вторых, я всегда был сыт. Уж полсухаря, а всегда он мне в руку сунет. А так – на пятнадцать минут остановимся – он, обязательно, горячего принесет, хоть кружку кипятку, а добудет.
В третьих, одежду всегда высушит, заштопает. С присловьем: «офицер должон быть исправен!» Слова «командир», как и «красноармеец», «боец» он не признавал, только – «офицер» и «казак».
Я говорю:
– Полторошапкин, я, например, еврей, пол взвода у нас узбеки, какие мы казаки?!
– Ежели, – отвечает, – вы ленты на кальсоны понашивали и в кавалерии служите, стал быть, говенные, но казаки! Стремитесь! Старательность являйте. Абизательна!
– Значит, мы теперь с тобою оба – казаки?
– Ты меня с собою не ровняй! Ты, в казаках служишь, и все. Война кончится и каждый из нас при своем окажется.. Я, как был казак, так и остануся, а ты и узбеки твои – наоборот.
За глаза он меня звал «Мой». «Пойду моего кормить. Обратно, нябось, исть хочеть!», «Надоть моему переказать» и, наконец, очень строго: «Никак невозможно. Мой осерчаить. Строгай!»
Жил я при Полторошапкине, как у Христа за пазухой. Однако, вызывает меня командир полка и говорит:
– Лейтенант, почему у тебя дед долговязый все время пьяный!
– Никак нет. Не замечал.
– Обрати внимание и немедля пресеки.
Вызвал Полторошапкина.
– Командир полка говорит – ты все время пьяный.
– Не пьяный, а выпивши. Разница. У меня ревматизьма. Лечусь.
– И как?
– Помогаить.
– Я спрашиваю: доза какая?
– Румочка. Румочка утром и, равномерно, в обед и вечером…
– А где взял?
– Мое.
Ну, я по наивности и успокоился. Через неделю командир.
– Разобрался, почему у тебя ординарец пьет.