Трудно быть хорошим
Шрифт:
— Нет, с меня довольно, Билл. К черту все. Я замерз. Ты с ребенком тоже. А что с тем творится? Который внизу, в тягаче?
— С ним будет все в порядке.
— Отбой. К дьяволу. На сегодня хватит. Не видать уж ничего. Мне бы лишь спустить «гуся» с этой горы. Где конец этому чертячьему дню!
Сейчас, когда умолк четырехцилиндровый двигатель «гуся», стало так тихо — слышно было, как снежинки падают на снег, словно зерна в молоко. Мы могли бы еще что-нибудь придумать. Дюжину способов. Отец может.
— Ты не думай, что мы в обиде, — сказал отец.
— Все, кончаем. Сейчас только заброшу цепи и тросы назад и вытащу все из пикапа.
И мы пошли разгружать пикап. Вытащили каски, инструменты, канистры и привязали все к «гусю». Отец приспосабливал канистру, я возился с ящиком для инструментов, а Бак пошел за оставшимися вещичками. Звяк! Над моей головой просвистел осколок стекла, я обернулся и как раз вовремя — Бак размахнулся двенадцатифунтовым молотом второй раз и раздолбал вдребезги ветровое стекло своего пикапа.
Закинул за плечо молот и топор и пошел в нашу сторону. «Сучий потрох», — услышал я, когда он проходил мимо.
Все-таки испортила нам все невезуха. Спустись я на холостом ходу — миновал бы поворот, спокойно съехал по склону, и ушли бы мы с горы еще засветло. Эти чертовы Йенси! Сначала Биллу взбрело в голову тащить пикап тягачом, потом ему, видите ли, лебедку подавай! А все это время рядом «гусь» простаивал. Человек со своими хилыми силенками — букашка против «гуся». Но нам бы не помогла никакая сила — ни человеческая, ни созданная им. Когда я исколесил всю гору вдоль и поперек — жаль только, что не по дороге, — я понял, что боролся не со снегом, и даже не с бестолковостью Йенси. Я боролся с самой горой. А она обозлилась на меня и заморозила. Но мозги у меня шевелятся и в такой мороз. Так что мне хватило ума убраться восвояси.
В одиночку человеку с этой высоченной горой не справиться, тем более когда кругом темень, а ты — в снегу по самые подмышки. Мы бы там подохли от холода. Я уж думал, малец в тягаче если не помер, то вот-вот помрет. Не было больше смысла мерзнуть там, ругаться и ворочать тросами из-за какой-то дрянной машины. Когда сильного человека нокаутирует более сильный соперник, тот, очухавшись, просто уходит. А дурак — снова лезет и нарывается на тот же кулак.
Все это стоило мне пикапа, но я бы ни слова не сказал, даже если бы маленький Джей подпалил его, чтобы немного согреться. Хоть «гуся» домой пригнал. Всю дорогу только за него и дрожал. За чем поехал с этими недоумками, с тем и вернулся. То же самое я и Джиму скажу, когда порог дома переступлю. Спросит про пикап, скажу, что он там, где ему и положено быть. Не пикапом мы, в конце концов, дрова вывозим. И дорогу не им расчищаем. А по весне, как появятся деньжата, можно будет хоть полдюжины таких пикапов купить. А если Джим будет чем-то недоволен, пусть идет и сам его вытаскивает, раз ему кажется, что он такой сильный. Может, ему посчастливится увидать там на суку Йенси, который будет рад, как черт, что ему дали бампер понести.
Черт бы побрал этих Йенси и эти горы! Отвоевался я в этом году. С меня хватит.
Доставили мы «гуся» с Дейвзом до места. А когда уже выбрались на дорогу, Джей спросил:
— А когда он пикап-то будет вытаскивать?
Отец посмотрел на нас и сказал:
— Если я когда-нибудь замечу, что вы поступаете, как он, — шеи вам сверну.
Но когда мы добрались домой — там еще не такое творилось. Джейн, моя старшая сестра, визжала, что одна она коров кормить не пойдет. Убежала в свою комнату и заперла за собой дверь. Мама устроила отцу разборы. А моя маленькая сестричка голосила все это время без передышки. Сумасшедший дом! Одно слово — зима.
Полдесятого. Значит, у меня в запасе полтора часа.
— Пойду коров проведаю, — кричу я на кухню.
Надеваю шапку, пальто, сухие варежки и, подхватив снегоступы, выскользаю во двор. Единственный звук — шорох падающего снега. За домами — стеной встает темнота. Поставил на снег один снегоступ, привязал к башмаку. Потом привязал второй, ступил пару раз. Проложил круг по двору. Все в порядке.
Пора. Погляжу, что там творится окрест.
Энн Битти
В снежную ночь
Перевел С. Фролов
— Не думай о корове, не думай о реке, не думай о машине, о снеге…
Мэт Бринкли выкрикивал эти слова уже в дверях, выйдя проводить гостей. Гэй, жена Мэта, держала его за руку, пытаясь втянуть обратно в дом. Вечеринка закончилась. Кэрол и Вернон обернулись, чтобы помахать на прощание, обменяться любезностями и получить совет вести машину осторожней. Ступеньки припорошило снегом — накануне он валил несколько часов, покрыв весь двор бледным саваном из замерзших крупинок. Едва вышли из-под балкона Бринклей, как тут же почувствовали морозец, сковавший прощальные улыбки. Снежинки летели в лицо Кэрол, напоминая — странно, что именно этой ночью, — ветреный день на пляже и летящие в лицо песчинки, царапающие до боли.
— Не думай о яблоке! — крикнул напоследок Мэт. Вернон обернулся, но улыбку пришлось подарить захлопнувшейся двери.
Уличные фонари вырывали из ночи светлые пятна, в которых хаотически бурлили клубы снежинок. Если на мгновение представить, что мороз парализовал время, то снежинки превратились бы в кружевные узоры, какими обычно разукрашивают «валентинки». [47]
С чего бы это Мэту привиделось яблоко? Теперь и Кэрол увидала это яблоко, увидала там, где его вовсе не было: оно повисло в воздухе, превратив вид ночного дворика в глупую сюрреалистическую мазню.
47
Открытки, посылаемые 14 февраля в день святого Валентина.
А снег настроился валить всю ночь — об этом радио сообщило еще по дороге к Бринклям. Как же началась эта странная игра «Не думай о том-то»? Ну конечно: сначала ее предложили как шутку для собравшихся, потом Мэт увлекся, продолжил начатую потеху, вовлекая в нее всех остальных. Когда ближе к полуночи Кэрол подошла к Вернону напомнить, что пора и честь знать, Мэт быстренько зашептал ему на ухо окончание какой-то забавной истории. Ни дать ни взять — два ребенка: один — второпях шепчущий, другой — внимательно слушающий, наклонив голову и широко ухмыляясь. Так же рядышком, коленка к коленке, сидели когда-то их дочери Шарон и Бекки и так же по-детски уединенно шептались, отрешась от всех. Вспомнив эту сцену, Кэрол подумала, что наверняка тот девчоночий разговор велся о сексе. Своим родителям Бекки позднее доставила кучу хлопот. В тринадцать лет она убегала из дома, а в пятнадцать, как выяснилось на одном из недавних семейных советов, сделала первый аборт. Последним сюрпризом для Мэта и Гэй стало ее отчисление из колледжа. Ныне она работала в одном из бостонских банков, а по вечерам посещала курсы по истории то ли лирики, то ли керамики.
А яблоко, явившееся взору Кэрол, продолжало висеть в экране ветрового стекла, с которого «дворники» едва успевали сметать налипающий снег; оно то превращалось в красный диск, то снова в яблоко, разрастающееся в окружности, когда машина тормозила на перекрестках.
Суматошный выдался денек, полный забот и спешки. Вечеринка намечалась в небольшом составе (Грэм, друг Бринклей, только что сдал рукопись своей книги для публикации, и разумеется, болтовня об этом грозила занять весь вечер), поэтому Кэрол собиралась туда без особого желания. К тому же сами Бринкли накануне вернулись со Среднего Запада, куда ездили на похороны отца Гэй. Что и говорить — не самое удачное время для веселья. Однако праздник не отменили, и произошло это, как показалось Кэрол, по инициативе Мэта.