Трудно быть хорошим
Шрифт:
Она повернулась к Вернону и спросила, как ему понравилось в гостях. «Прекрасно!» — ответил он тотчас. Впрочем, ответ она знала еще до того, как Вернон открыл рот. Если люди не ссорятся на глазах друзей, они избавляются от лишних проблем: выметенный из избы сор никому еще не приносил дохода. Кэрол еще раз взглянула на мужа: всегда сдержанный, он в то же время очень остро чувствовал чужую боль и при малейших ее симптомах пытался разрядить ситуацию шуткой, но если этот номер не проходил, то тут же серьезнел, оставляя бессмысленное балагурство. Стараясь утешить других, Вернон не переносил подобного подхода к себе. Знакомый аналитик объяснил Кэрол — Вернон отказался от беседы с ним, — что ее муж не выносит проявлений сочувствия к себе потому, что считает
Они осторожно переехали последний перекресток у дома, и вдруг всю дорогу не буксовавшая машина заурчала в сугробе. Сердце Кэрол глухо забилось, когда та почувствовала беспомощность автомобиля, но тот довольно легко выскочил из затора. Вернон вел осторожно; она молчала, ожидая удобного момента для разговора. Не упоминал ли Мэт о Бекки, спросила она. Нет, ответил Вернон, уклоняясь от неприятной темы.
Гэй и Мэт были женаты двадцать пять лет, Кэрол и Вернон — двадцать два года. Иногда Вернон говорил и вполне искренне, что Гэй с Мэтом были их альтер эго: они умудрялись предугадывать их кризисы и разыгрывать ту же ситуацию на себе, спасая друзей от стресса. Трудно поверить, что существует и такой способ защиты от неприятностей, которых прибавилось после смерти Шарон, будто с ее исчезновением отказало устройство, защищавшее их от бед. Вспомнить только того красавчика-терапевта, бесцеремонно пославшего Вернона на анализ крови, скорчив при этом такую мину, словно он и не сомневается в диагнозе: лейкемия. Опять лейкемия. К счастью, результаты анализа показали мононуклеоз. А этот глупый случай на рождество, когда случайно загорелась елка, и Кэрол кинулась в пламя, бестолково хлопая ладонями, словно оркестровыми тарелками; Вернон едва успел ее отдернуть, прежде чем она превратилась в факел вместе с елкой. Как-то, уезжая в отпуск, решили усыпить своего пса Хобо. Явившаяся из ветеринарной клиники дамочка с холодными зелеными глазами, разумеется, превысила дозу снотворного и, поглаживая наманикюренными пальцами по дрожащей собачьей шерсти, небрежно объявила смертный приговор, назвав пса «Бобо», словно клоуна какого-то.
— Ты плачешь? — спросил Вернон в прихожей, повернувшись к ней с розовой вешалкой в руках.
— Нет, просто ветер очень резкий, — ответила Кэрол.
Раздевшись, она отправилась в ванную, заперлась и закрыла лицо полотенцем. Просидев так несколько минут, Кэрол взглянула на себя в зеркало: после туго прижатого полотенца пришлось несколько секунд щуриться, чтобы разглядеть себя. Так же проявлялась из тумана и Шарон, когда Кэрол фотографировала ее в детстве: в видоискателе возникали два изображения, и надо было совмещать их, пока не останется одно. Она снова прижала полотенце к глазам, задержала дыхание. Если Вернон услышит, что она плачет, то потянет ее в постель — он давно понял, что его косноязычные успокаивания не имеют должного эффекта, поэтому действовал более надежным методом. Так произошло во время первой истерики: Вернон протянул руку через весь стол, перевернув по пути бокал с вином, и увлек ее. Оказаться в его объятиях прямо в ванной? Да, он способен и сюда зайти, если только заподозрит, что она собралась плакать; зайдет, чтобы заграбастать, не потрудившись даже постучать.
Она открыла дверь, шагнула в прихожую и почувствовала раньше, чем увидела, что в гостиной горит свет.
Скрестив ноги, Вернон вытянулся на диване — одна нога касалась пола, другая застыла на весу. Даже в самом разбитом состоянии он старался не пачкать диван. Чтобы уместиться полностью, ему приходилось поджимать голову. Куртка Кэрол вместо того, чтобы висеть на вешалке, покоилась на его голове, поднимаясь и опускаясь вместе с дыханием.
Убедившись, что Вернон спит, она вошла в комнату.
Кэрол не хотела будить мужа — диван был слишком мал для двоих, но и отправляться в постель одной не хотелось. В прихожей она достала из стенного шкафа пальто, длинное элегантное пальто из верблюжьей шерсти, которое он не надел в этот вечер, затем стащила с Вернона туфли и, расстелив пальто прямо на полу возле дивана, закуталась словно в кокон, вытягивая ноги в верблюжью теплоту.
Изредка такое случалось у них: в собственном доме с четырьмя спальнями они укладывались этаким «двухпалубным» способом в самой огромной и холодной комнате. Чем объяснить это?
Люди посторонние сослались бы на последствия перепоя, но лишь друзья могли догадаться, что для Кэрол и Вернона столь эксцентричная выходка была лишь еще одним способом усмирения безысходной тоски, внезапно обрушивающейся на них, словно снегопад. Где-то в огромном холодном мире снежной ночи парит в вышине ангел — их дочь. Она видит своих несчастных родителей, она им простит маленькую причуду.
Ричард Форд
Фейерверк
Перевела И. Гурова
Эдди Старлинг сидел с газетой за кухонным столом. Был полдень, на улице соседские ребятишки пускали шутихи. До Четвертого Июля оставался день, и каждые несколько минут снаружи доносились громкие хлопки, затем шипенье и гулкий грохот, такой громкий, что мог бы сбить самолет. Старлинг всякий раз вздрагивал, ну почему какая-нибудь мамаша не выскочит и не разгонит их по домам?
Он не работал уже полгода: полный коммерческий сезон и часть следующего. Он продавал недвижимость и никогда еще не оставался без работы надолго. И его начинала мучить тревога, а вдруг после какого-то времени безделья человек просто разучивается работать, забывает тонкости, теряет побудительные причины. А стоит этому случиться, думал он со страхом, и ты уже больше до конца жизни никакой работы не получишь. Стать лежачим камнем, хроническим безработным — от этой мысли ему было не по себе.
Теперь на улице послышалась какая-то возня. Мальчишки явно что-то затевали, и он встал, чтобы пойти поглядеть, и тут зазвонил телефон.
— Какие новости на домашнем фронте? — осведомился голос Луизы. Луиза опять начала работать в баре около аэропорта и всегда старалась звонить домой бодро и весело.
— Без перемен. Жарко. — Старлинг, держа трубку, прошел к окну и выглянул наружу. На середине мостовой компания мальчишек, которых он никогда прежде не видел, готовилась взорвать консервную банку при помощи огромной шутихи. — На улице какие-то ребята хотят что-то взорвать.
— Что хорошенького в газетах?
— Ничего стоящего.
— Ну что же, — сказала Луиза. — Наберись терпения, родной. Дико жарко, я знаю. Ах, да, Эдди! Помнишь тех священников, которые все время самосжигались по телевидению? Так когда это было? Только поточнее. Мы тут никак не можем припомнить. В шестьдесят восьмом или в семьдесят втором? Ну, никто не помнит, хоть убей!
— В шестьдесят восьмом был Кеннеди, — ответил Старлинг. — Но самосжигались они не просто для телепрограмм. Они были в Азии.
— Ладно-ладно. Но когда был Вьетнам, только точно?
Мальчишки подожгли шутиху под банкой и с хохотом побежали по улице. Секунду Старлинг не отводил взгляд от жестянки, но тут из дома напротив вышла молодая женщина, а едва она спустилась с крыльца во двор, как грохнул взрыв, и она прыгнула назад, ухватив себя за волосы.
— Господи! Что это? — сказала Луиза. — Прямо бомба какая-то!
— Да эти мальчишки, — ответил Старлинг.
— Хулиганье! Наверное, тоже от жары обалдели.