Трудные дети
Шрифт:
— Я ничего с собой не делала.
— Это глупо. Чего ты хотела этим добиться, Саш?
– он откинул одеяло, открыв мое тело до бедер. Просторная больничная рубашка не скрывала болезненной, сильной худобы, выпирающих ребер и общего изнеможения. Ноги и руки казались даже не бледными - белыми, - а еще безумно тонкими и хрупкими. Он скривил губы, но не с отвращением, а, скорее, с досадой и отчаяньем.
– Я считал тебя умнее.
— Умерь самолюбие, - равнодушным голосом отозвалась я, не сделав попытки убрать его крепко сжатую руку с моих волос, хотя и было неприятно.
– Открою страшную тайну - весь мир не вращается вокруг тебя одного.
— Что с тобой происходит?
— Ничего.
— Это все…- многозначительным взглядом обвел меня и белоснежные стены палаты, больше напоминавшей элитный номер в гостинице, - ты называешь “ничего”? До чего ты себя довела? Я не думал, что тебе хватит глупости морить себя голодом.
А вот теперь проявилось раздражение и легкое высокомерное презрение. Марат таких людей - мнимо убивающихся, сознательно гробивших себя из-за каких-то непонятных страданий - не переносил. Я тоже не переносила. И голодом себя не морила, ела нормально и наедалась вдоволь. Последнее, что я начала делать бы из-за моральных переживаний - это голодать. Лично мне кажется, что жизненную норму по голодовке я перевыполнила еще до четырнадцати лет. Больше не хочу.
— Ты переоцениваешь мою глупость.
— Да уж, конечно.
— Сколько я здесь?
— Два дня, - он недовольно поджал губы.
– Убил бы тебя, Саш.
— Вперед, - бесцветным голосом поощрила я.
– Чего ты ждешь? Я удивлена, как ты еще на меня с криком не кинулся. Ты это любишь, не так ли?
Марату хватило смущения не продолжать препирательства. Обычно упреки в свой адрес он не оставлял без ответа, запоминая каждый и заставляя платить за каждый. Сейчас он всего лишь тяжело выдохнул, покачал головой и нежно провел шершавой ладонью по моей бледной, холодной щеке.
— Не прикасайся.
Его лицо удивленно вытянулось. Он не ожидал услышать от меня что-либо подобное. Понимаю. Иногда ожидания не оправдываются.
— Что ты сказала?
— Не прикасайся ко мне своими вонючими руками, - без всякого выражения сказала я и безразлично поглядела на потемневшего лицом мужчину.
– Мне противен ты, твои руки и твои прикосновения. Я не хочу тебя касаться. И видеть не хочу. Никогда.
Я по живому резала, и каждая эмоция отражалась на смуглом лице, потому что Марат не привык от меня ничего прятать. Единственное, наверное, в чем надо отдать ему должное. Он не умел скрывать от меня свои чувства, ибо смысла не было. Я всегда являлась эдаким громоотводом.
Марат не сразу смог взять себя в руки и обуздать обиду, недовольство и ярость. Он ненавидел, когда его оскорбляли, а получив статус и власть, был способен еще и наказывать за это. Другой, будь на моем месте, давно бы огребал за такое поведение, но только не я. Меня надо холить, лелеять и беречь по возможности, но только для себя и из-за себя. Именно поэтому эти слова сошли мне с рук. Марату было легче списать все на нервное истощение, нервный срыв, как говорил он сам, и признать меня слегка “не в себе”. Я “не в себе” и не понимаю, что и кому говорю. Хотя в тот момент, отделенная от всех эмоций непробиваемой бетонной стеной равнодушия, я как никогда трезво оценивала происходящее.
— Ты устала, - пошел на компромисс мужчина и сделал вид, что ничего не услышал.
– И еще нездорова, - с нажимом погладил щеку и спустился к шее.
– Отдохни, тебе это нужно. Я буду неподалеку.
— Мне все равно.
Я не верила в бога, но постоянно натыкалась в книгах на теологические размышления и просто отсылки к Библии. И я знала о Всемирном Потопе, я читала о Содоме и Гоморре. И как бы Бог не наказывал своих детей, в конечном итоге они получали прощение. Он их создал, по своему образу и подобию, именно поэтому жалеет и прощает, хоть и наказывает. Марат считал себя моим создателем, богом, вершителем, и больше того, именно таким я его и воспринимала. До этого момента. А теперь…он перестал быть для меня таким. Он отвернулся от меня именно в тот момент, когда был нужен сильнее воздуха, а я наконец-то свергла его с пьедестала. Я с восторгом и восхищением принимала в Марате все, даже те качества и черты характера, которые большинство людей считали недостойными. Но я принимала их до определенного момента, пока эти качества и эти черты не принесли вред мне. Я не позволю причинять мне вред. Никому. Даже моего идолу, каким он был до этого дня.
Мне действительно стало все равно, что просто убивало Залмаева. Не сразу, ведь вначале легче думать, что мое равнодушие - следствие обиды и ослабленного здоровья. Обиду Марат мог принять, потому что она - признак заинтересованности. Обижаешься тогда, когда тебя что-то задевает. Я устала обижаться. А равнодушие что? Есть человек, нет человека - разницы никакой. И вот это - это Марата пугало до чертиков, хотя он старательно скрывал свою реакцию. И начинал злиться из-за собственной неспособности что-то изменить. Вот что со мной сделать? Убить если только. Но чечен на это не пойдет - я вся им сделанная.
На Залмаева не было ни времени, ни сил, ни желания. Я относилась к практически постоянно находившемуся рядом мужчине чуть более радушно, чем к кактусу на подоконнике. И хуже всего, я делала так не для того, чтобы его разозлить, задеть или вывести из себя. Я делала так, потому что мне было действительно все равно. Пусть Марат и старался скрыть собственный страх и панику, я с легкостью замечала их на его лице.
— Чего ты хочешь?
– в очередной раз, сходя с ума от моего молчания, взрывался Марат. Пусть врач и предписывал мне полный покой, на чечена это не распространялось. Ему никто не решался возразить.
– Скажи, и я все сделаю, только прекрати, наконец, строить из себя снежную королеву!
Полусидя на подушках, я скрещивала руки на впалом животе, и спокойно наблюдала за вихрем ярости. Мужчина мерил шагами немаленькую палату, если я особо сильно выводила его из себя -мог пнуть мебель: кресло, там, или тумбу. Голос повышал, но натыкаясь взглядом на мою постель, делал глубокий вдох и начинал тихо цедить слова. Обычно злость и ярость мы делили ровно пополам. Одинаково сильные, они сталкивались друг с другом и одновременно гасли, а теперь, бесчувственная я отдала Марату на откуп все эмоции, так что он злился за двоих.
— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое, - опустила глаза вниз и разгладила помятую рубашку.
– Это можно устроить?
— Саша!
— Что? Ты спросил, а я ответила. Мне противна твоя рожа, сам ты противен, и я не хочу видеть и слышать тебя и твою разлюбезную, розовую и родовитую в пятом колене семью интеллигентов. Это ты хотел услышать? Могу еще припомнить все то, что обдумала давно, но не могла сказать тебе в лицо, потому что, - попыталась изобразить язвительную улыбку, - ты был занят. Припомнить?