Трудные дети
Шрифт:
В зеркале отразилась гибкая, худая фигура, облаченная в широкие спортивные шорты, не стеснявшие движений, лифчик и корректирующий корсет, который я еще пока носила. На ногах красовались неудобные, жесткие туфли с тупым носом и высоким каблуком, которые мне на время “занятий” дала старуха. И я даже не удивилась, узнав, что эти туфли относятся к первой половине прошлого века. По ним видно.
А так все как обычно - мое лицо, мои глаза и мои губы. Ничего радикально нового я не увидела и не разглядела. Поэтому, некоторое время помявшись, выдавила не слишком уверенное:
— Ну да. Ничего так.
— Ничего так!
– передразнила старуха и излишне сильно стряхнула сигарету. Пепел посыпался
– Слышишь себя? Ничего так! Это плохо. У тебя должно дух захватывать от того, что ты в зеркале видишь! Каждый раз. На протяжении всей твоей никчемной жизни.
— Почему никчемной?
– обиделась я.
— Потому. Давай дальше.
И я занималась дальше. Честно сказать, вначале, пока еще результата, так сказать, налицо не было, дело двигалось со скрипом. Но после первых ощутимых плодов, созревших и заметных глазу, изменения пошли куда бодрее.
Во мне изменилось буквально все. Осанка, походка, манера держаться. Даже голос. Старуху мой голос категорически не устраивал, и она заставила меня начать говорить по-другому. Это очень трудно. В конце концов, голос - не осанка, которую можно скорректировать специальным корсетом и привычкой. Мне приходилось контролировать себя каждую минуту - с утра до ночи. Каждый день каждой недели. Я сбивалась - чаще всего в университете, вдали от старухи. И хуже всего, не замечала этого сразу, только через какое-то время. Злилась на себя жутко, психовала, снова регулировала голос, делая его бархатным, ровным, с ноткой - всего лишь ноткой - чувственности и эротизма, для того чтобы только раздразнить, заинтриговать, а не вывалить всю подноготную перед лицом.
Элеонора Авраамовна говорила, что голос должен с ума сводить, чтобы мужчина полцарства отдал за какое-нибудь произнесенное слово. Хотя бы одно. Голос должен быть таким, чтобы мужика удалось притянуть к женщине со страшной, непреодолимой силой, потому что, по ее словам, мордашек красивых много, а зрение - не единственный орган чувств, даже у такой примитивной особи как мужчина. И это вершину я преодолела - не сразу, но все-таки.
В конечном счете, картинка собралась во что-то новое, продемонстрировала кого-то другого, пусть лицо, волосы и глаза остались теми же. Потребовался не год, и не два, и наверное, не три - если честно, я и сама не знаю, когда миновала финишную черту, но перед Романом я предстала леди. Красивой, умной - не девушкой - женщиной. У меня появились собственные шарм и грация - понятия, о которых я и представления не имела даже в прошлой жизни. Я смотрела в зеркало и восхищалась собой: чувственными губами, изогнувшимися в таинственной полуулыбке, манящими глазами, которые, как теперь мне объяснили, могут затягивать как омуты, - и ведь они затягивали, и многих, - фарфоровой бледной кожей, пусть она и была результатом нездорового детства и оставшихся болячек. Кого это интересует? Главное - какое это производит впечатление. А впечатление я производила.
Я очень долго не знала, да и не горела желанием узнавать, откуда столько знаний и опыта у Элеоноры Авраамовны. Мне хватало того, что она, не особо жадничая, делится ими со мной.
Она вложила в мою бестолковую голову правила поведения - не те основы, что я изучила в прошлой жизни, наблюдая за Ксюшей и ее знакомыми, а настоящие правила, самые отточенные и безупречные, так что не смогла бы придраться и особа королевской крови.
Она вложила в мою голову знания - именно те знания, что помогли мне получить выгоду - во всех смыслах - из не слишком привлекательного для меня дела. Старуха обеспечила меня прекрасной материальной базой, и пусть я была напрочь лишена эстетического созерцания, вкуса и созидания в том смысле, которое применимо к искусству во всех его проявлениях, чутье и та самая база выручали меня всю жизнь, помогая выбрать единственно верное и прибыльное решение из множества проектов и вариантов.
Я не могу сказать, что во всем - исключительно ее заслуга. Я сама по себе училась и черпала многое, где могла и не могла, по крупицам собирая полезные знания и изо всех сил стараясь не уступать окружавшим меня людям. Тогда было неясно видно - но планка у меня стояла очень высокая, просто очень, и приходилось изо всех сил тянуться. Наверное, это правильно, потому что, оглянувшись назад, посмотрев вниз с вершины, на которую удалось взобраться, у меня захватило дух от того, какой путь я проделала и как высоко залезла. И с этой вершины подавляющая часть людей мне уступала, что не могло не радовать.
Мною было получено множество советов - начиная от стиля, внешнего вида и заканчивая сферой человеческих отношений.
Скажу честно, использовать их все так и не удалось. Зато удалось добиться того, чего я хотела - и первым шагом был университет, во время учебы в котором я практиковалась и оттачивала свое мастерство. На практику отводилось пять лет, и от каждого года я взяла все, что было возможно.
Глава 52
Начало учебы подкралось совсем незаметно. Хуже того - в моем кармане были сущие копейки, которых хватило бы только на проезд. Меня все это совершенно не устраивало. С поступлением было связано столько планов, надежд и возможностей, многие из которых зависели от первого впечатления. А первое впечатление - это внешний вид и приветливость. Допустим, приветливость и зашкаливающее дружелюбие я еще могла изобразить, но что делать с внешностью? К тому моменту Элеонора Авраамовна только начала лепить из меня совершенство, сделала лишь первые шаги - нарядила в неудобный корсет, к примеру - а все остальное? Старые протертые джинсы с барахолки не слишком подходили, а на новую одежду, пусть даже не самую дорогую и качественную, денег не было.
Пришлось идти на поклон к старухе. Она сидела в гостиной, впрочем, как всегда, попивала чай с тортом, который ей кто-то из сонма гостей притащил, и притопывала в такт слегка скрипящему граммофону, который стоял на колченогом высоком табурете в углу. Я рядом остановилась, начала переминаться с ноги на ногу, но старуха в мою сторону даже головы не повернула. Наконец, не выдержав, громко кашлянула перед ее лицом и почти сразу же увидела ее недовольную гримасу.
— Чего тебе?
— У меня это…просьба личного характера.
— Нет!
— Но я же еще ничего не сказала!
– возмущенно воскликнула я, уперев руку в бок.
Старуха отставила кружку, от которой поднимался пар, на стол и сложила руки на животе, откинувшись на спинку кресла.
— Сказала и достаточно. “У меня это…”, “Ну ты типа…”, “Короче…”. Все твои слова, начинающиеся с этих выражений, я буду пропускать мимо ушей, милочка. Ты не в своем селе, ты в столице.
Я дышала тяжело и громко, как паровоз, только что не кипела от ярости, и буравила взглядом седую, чуть вьющуюся и значительно поредевшую макушку бабульки. А она, как ни в чем не бывало, прихлебнула напиток, довольно причмокнула губами и, лукаво блеснув глазами, уставилась на меня. Ладно, будь по ее.
— Не соблаговолите ли выслушать меня, о…- надо было что-то придумать, но в голову лезла одна нецензурщина.
– …светлейшая?
– в конце концов, выкрутилась я и вдобавок, чтобы окончательно ее поразить, сделала издевательский книксен, стараясь, чтобы тот был похож на виденный мною по телевизору.
— Уже лучше. Только бы еще тон менее издевательский и вообще шикарно. Чего тебе?
— Вы можете за сентябрь заплатить мне сейчас, а не через две недели. Я отработаю все.
— Нет.