Трудные дети
Шрифт:
Тем не менее, я начала здесь работать официанткой. Рафик жадным был, как я не знаю кто, платил сущие копейки, зато исправно. А еще его не волновали наши дела и даже имена. Меня он вообще все время Машей называл. Да хоть Зульфией, в общем-то.
– Рафа, спросить можно?
Он эмоционально замахал руками, показывая, что я не вовремя.
– Ну что за женщина! Чего тебе?
– Не знаешь, где здесь можно недалеко устроиться? Мне жить негде.
Хозяин успокоился, темное лицо разгладилось, а в уголках губ, скрытых густой бородой, промелькнула улыбка.
– Вай, к Лёне тебе надо.
– Что за Лёня? Он кто?
–
– Она. Леонида.
– И где ее искать?
Пока Рафа эмоционально тряс огромными руками перед моим лицом, я, не отрываясь, смотрела на экран маленького, висевшего под потолком телевизора. Показывали как раз новости, криминальную хронику, а искореженная груда металла чем-то напомнила мне Славкину машину. Кивнула хозяину, дав понять, что дорогу запомнила, и потянулась за пультом.
"Как стало известно...бла-бла-бла...московский бизнесмен Вячеслав Королев по пути в Санкт-Петербург...разбился...авария...все погибли".
Дальше перечисляли находившихся в машине. Имена двух охранников, полное имя Марка и Славы...и мое. Услышать собственное имя и увидеть фото искореженного до неузнаваемости своего тела оказалось слегка...выбивающим из привычной колеи. Не каждый день по телевизору говорят, что я умерла, да еще и наглядно меня демонстрируют. Я, сильно прищурившись, еще раз внимательно вгляделась в свои остатки и удовлетворенно улыбнулась. Все равно ничего нельзя увидеть. А фраза ведущей "тела погибших опознаны и переданы родственникам" заставила меня взлететь до небес.
Это значит, что Марат видел тело и признал в нем меня. Это значит, что он таки увидел мой труп. С меня словно слетели тугие, натирающие запястья путы. Свободна.
Саши Лилёвой нет. Разбилась в автокатастрофе, взлетела на воздух. И Сашу Лилёву похоронят родственники, и хоронить они будут одни кости. Но Саше Лилёвой все равно, потому что она умерла. А вот Саша Волкова, девушка из провинции, приехавшая поступать в столичный вуз, живее всех живых. И ей теперь можно не бояться, а можно просто начинать жить. Сашу Волкову никто не хватится. А Саша Лилёва умерла.
Попрощавшись с Рафиком, я поехала искать Леониду.
Глава 41.
Лёня оказалась дамой широко известной в самых что ни на есть узких кругах. Хоть и пробыла в ее "пансионате" я сравнительно недолго - люди с мозгами и хоть какими-то целями в жизни там никогда не задерживались - это стало важной вехой в моей жизни.
По адресу, который дал Рафик, находилось пятиэтажное общежитие в четыре подъезда. Нужная мне квартира располагалась в первом, на пятом этаже.
За всю свою жизнь я побывала в разных местах - от вонючих смрадных и темных подвалов, в которых приходилось делить пространство с крысами, до лучших и роскошнейших залов, где каждый сантиметр дышал роскошью и богатством. Поэтому увиденное здесь меня не удивило и не напугало, но определенно расстроило. Тем не менее, все это было чуть лучше подвалов хотя бы потому, что находилось на пятом этаже.
Краска давно отколупалась, все стены были в грязно-желтых разводах, что появлялись из-за протекающей крыши, куски потолка хрустели под ногами, а весной, как я узнала позже, вообще периодически сваливались кому-нибудь на голову. Тяжелый, специфический запах бил в ноздри, поэтому вошло в привычку, прежде чем зайти в подъезд, набрать полную грудь воздуха и бежать, перепрыгивая ступеньки, на пятый этаж. Пару раз я пробовала открыть окно,
Иногда между первым и вторым этажом можно было наткнуться на грязные тела, обернутые в старое тряпье. Везде стояли бутылки из-под водки, которые периодически подвергались ревизии особо бедных и отчаянных жильцов. Если не было денег и невозможно было их каким-либо способом получить, то мужики или бабы выползали из своих провонявших комнат, начинали шариться по этажам, прикладываясь к горлышку целых бутылок, и ждали спасительных капель, которые могли остаться на донышке. Они бывали не в состоянии удерживаться на ногах, и поэтому начинали ползать на четвереньках. Такое, справедливости ради стоит заметить, случалось крайне редко, но если случалось, не дай бог тебе попасться им под ноги. На удивление, у всех этих пропитых людей, перезараженных разными видами гепатитов и страдающих белой горячкой, оказывалось много сил.
Лёня ничем не выбивалась из общей картины, но в отличие от остальных у нее имелась какая-никакая предпринимательская жилка, поэтому она считалась в подъезде влиятельной и авторитетной. Хотя бы потому, что водка и закуска в ее доме не заканчивались никогда.
Это была полноватая женщина неопределенного возраста с опухшим, даже скорее одутловатым лицом лилово-фиолетового оттенка от налившейся крови. Ей с чистой совестью можно было дать как сорок, так и семьдесят, потому что черты лица давно размылись алкоголем, потеряли свою четкость, и иногда казалось, что у женщины есть только две щелочки на лице, заменяющие глаза, и огромные, всегда разбитые губы. В нашу первую встречу она была одета в неряшливый драный и грязный халат с характерными темно-коричневыми пятнами по подолу. Никакой другой одежды на ней я так ни разу и не увидела.
Тяжело привалившись плечом к потрескавшемуся косяку двери, Лёня душераздирающе зевнула, заставив мои глаза заслезиться, вытащила зажигалку с папиросой из прохудившегося кармана и закурила.
– Чья?
– неестественным грубым голосом пролаяла она.
– Рафика.
– Бородатого? Который на рынке торгует?
– Да, - пока она говорила, я старательно училась не дышать. Пока не получалось.
– Комната нужна?
– Да.
– Приезжая?
Можно подумать, будь я коренной москвичкой, приперлась бы в это убожество. Но, не показывая своих мыслей, я невозмутимо кивнула.
– Заходи. Но деньги вперед, - грозно сдвинув густые брови прохрипела Лёня и выжидающе протянула руку, мешая пройти внутрь.
– Сначала я посмотрю, и только потом деньги, - тихо, но твердо настояла на своем. С такими, как она, слабину давать нельзя, иначе на шею сядут.
Женщина хмыкнула, повернулась ко мне спиной и через несколько шагов свернула в левый коридор. Оценив это как приглашения, я хлопнула дверью и направилась следом.
Внутреннее обустройство соответствовало внешнему. Стены длинного темного коридора наполовину были окрашены в отвратительно-голубой цвет, потускневший от времени и полувековой грязи. Часть краски давно слезла, мелованные стены казались грязно-коричневыми. Под потолком жители квартиры натянули несколько провисших веревок, на которых сиротливо покачивались чьи-то грязные и растянутые темно-синие треники и две скомканных рваных майки.