Труженики моря
Шрифт:
С<ен->Мало побледнел в отдалении, а потом исчез.
Вид моря представлял обширную гладь. Ход корабля оставляет позади его, в океане, длинную борозду, опушенную пеной и тянущуюся почти без кривизны на необозримое пространство.
Гернсей находится посреди прямой линии, проведенной от С<ен->Мало во Франции до Эксетера в Англии. Прямая линия на море не всегда логична. Однако пароходы могут до известной степени следовать прямой линии, недоступной для парусных судов.
Море, усложненное ветром, есть сочетание сил. Корабль есть сочетание машин. Силы суть бесконечные машины,
Пароходство имеет то удивительное свойство, что оно подчиняет корабль порядку. Оно уменьшает повиновение ветру и увеличивает повиновение человеку.
«Дюранда» никогда еще не действовала лучше, чем в тот день. Она вела себя удивительно хорошо.
Около одиннадцати часов, при свежем норд-норд-весте, «Дюранда» находилась на высоте Минкье. Погода была еще светла и прекрасна. Однако рыбаки возвращались по домам.
Мало-помалу, словно каждый старался возвратиться в порт, море очищалось от кораблей.
Нельзя было сказать, чтобы «Дюранда» шла в точности своим путем. Экипаж не имел никакого опасения: доверенность к капитану была безусловна; однако, быть может, по ошибке рулевого, было какое-то уклонение. «Дюранда», по-видимому, шла скорее к Джерсею, чем к Гернсею. Несколько позже одиннадцати часов капитан исправил курс, и пароход пошел прямо на Гернсей. Все дело тут было в незначительной потере времени. В короткие дни потеря времени имеет свои неудобства. Светило яркое февральское солнце.
Тангруль в своем настоящем положении не имел особенной устойчивости в ногах, ни особенной твердости в руке. Из этого выходило, что честный рулевой часто вилял из стороны в сторону, что замедляло ход судна.
Ветер почти затих.
Пассажир из Гернсея, державший в руке подзорную трубу, направлял ее по временам на клочок сероватого тумана, у самого горизонта на западе; этот туман медленно несся по ветру и казался кусочком ваты, окруженным пылью.
Капитан Клубен имел свой всегдашний суровый вид. Он, казалось, удвоивал внимание.
Все было мирно и почти весело на «Дюранде»; пассажиры беседовали. Закрыв глаза во время переправы, можно судить о состоянии моря по говору на судне. Полная непринужденность умов соответствует совершенному спокойствию воды.
Невозможно, например, чтобы разговор вроде следующего происходил не при глубоком затишье на море.
— Посмотрите, какая хорошенькая мушка, красная с зеленым.
— Она заблудилась на море и теперь отдыхает на корабле.
— Мухи мало утомляются.
— И точно; они так легки, и ветер носит их.
— Раз как-то свесили унцию мух, потом сосчитали, и их оказалось шесть тысяч двести шестьдесят восемь.
Гернсеец с подзорной трубой подошел к скотопромышленникам из С<ен->Мало и говорил нечто в таком роде:
— Обракский бык имеет туловище круглое и коренастое, ноги короткие, шерсть рыжую. Он медлен в работе по причине короткости своих ног.
— В этом отношении саперский бык лучше обракского.
— Я видел в своей жизни двух прекрасных быков. У первого ноги были низки, перед мясистый, филейная часть полная, бедра широкие, достаточная длина от затылка до хребта, достаточная высота в зашейке, поводка богатая, кожа легко отделявшаяся. Другой представлял все признаки умеренного ожирения: плотное туловище, крепкая шея, шерсть белая с красным, филейная часть отвислая.
— Это котентинская порода.
— Так, но имеющая некоторую связь с волом ангюским и волом суффокским.
— Верьте мне, милостивый государь, или не верьте, но на юге есть конкурсы ослов.
— Ослов?
— Ослов, как я имел честь доложить. И из них-то самые неуклюжие и выходят наилучшими.
— Это точно как мюласьерки. Из них самые-то невзрачные и бывают лучше всех.
— Именно так. Это пуатьеские кобылы. Толстый живот, толстые ноги.
— Самая лучшая мюласьерка имеет вид бочонка на четырех столбиках.
— Возвращаюсь к своим быкам. Я видел, как этих обоих быков продали на рынке в Туаре.
— Туарский рынок — знаю! Дома Бонно в Ла-Рошели и Бабю, хлебные торговцы в Марселе — не знаю, слыхали ль вы о них, — должны были приехать на этот рынок.
Турист и парижанин разговаривали с американцем, раздавателем Библий, и там беседа показывала: ясно.
— Милостивый государь, — говорил турист, — вот число тонн на судах цивилизованного мира: Франция, семьсот шестнадцать тысяч тонн; Германия, миллион; Соединенные Штаты, пять миллионов; Англия, пять миллионов пятьсот тысяч. Прибавьте к этому вместимость мелких судов. Итого: двенадцать миллионов девятьсот четыреста тысяч тонн, распределенных на ста сорока тысячах судов, рассеянных по водам земного шара.
Американец перебил:
— Милостивый государь, пять миллионов пятьсот тысяч тонн считаются у Соединенных Штатов.
— Согласен, — сказал турист. — Вы американец?
— Да, сударь.
— Опять-таки согласен.
Наступило молчание. Американец-миссионер подумал: не будет ли тут кстати предложить экземпляр Библии.
— Милостивый государь, — начал турист, — правда ли, что вы в Америке так любите насмешливые прозвища, что наделяете ими своих знаменитых людей, и называете вашего знаменитого миссурийского банкира Томаса Бентона Старым Слишком?
— Точно так же, как мы называем Захарию Тэлора — старым Заком.
— А генерал Гаррисон у вас старый Тип? Не так ли? А генерал Джаксон — старый Гикори?
— Потому Джаксон тверд, как Геккорийское дерево, а Гаррисон разбил краснокожих при Типпекано.
— Это у вас византийская мода.
— Это наша мода. Мы называем Фан-Бюрена маленьким Колдуном. Сьюарда, сделавшего маленькие купоны на банковых билетах, — маленьким Биллом, а Дугласа, демократического сенатора из Иллинойса, человека в четыре фута ростом и весьма красноречивого, — маленьким Гигантом. Пройдите от Техаса до Мэна, и нигде не услышите имени Касс; все говорят: великий Мичигэнец; никто не скажет: Клэ, а говорят мельничный парень с рубцом. Клэ — сын мельника.