Труженики моря
Шрифт:
— Капитан, появилась течь. Машина скоро погаснет.
Минута была ужасна.
Удар походил на самоубийство. Если бы он был нанесен и нарочно, то не был бы так страшен. «Дюранда» ринулась так, как будто шла грудью на скалу. Отрог скалы вонзился в судно, как гвоздь. Внутренняя обшивка лопнула с лишком на сажень пространства, стем был сломан, уклон стема разбит, бок размозжен, расколотый корпус корабля страшно сосал воду, бившую в него ключом. Толчок спереди был так силен, что он размозжил сзади скрепы руля, который развинтился и болтался из стороны в сторону. Судно
«Дюранда» погружалась спереди. Она была мертва.
Час полуотлива был ощутителен на море.
Тангруль протрезвился; никто не бывает пьян во время крушения. Он сошел под палубу, опять взобрался наверх и сказал:
— Капитан, вода прибывает в трюме. Через десять минут она дойдет до шпигатов.
Пассажиры в отчаянии бегали по палубе, ломая себе руки, наклоняясь за борт, глядя на машину, делая все бесполезные движения ужаса. Турист упал в обморок.
Клубен сделал знак рукою: все смолкли. Он спросил Эмбранкама:
— Сколько времени машина может еще действовать?
— Минут пять-шесть.
Затем он спросил пассажира из Гернсея:
— Я был на руле. Вы наблюдали скалу. На котором из отрогов Гануа находимся мы теперь?
— На Мове. Сейчас был просвет, и я очень хорошо узнал Мов.
— Так как мы на Мове, — продолжал Клубен, — то у нас с бакборта — Большой Гануа, а со штирборта — Малый Гануа. Мы в одной миле от берега.
Экипаж и пассажиры слушали, трепеща от тревоги и внимания, устремив взоры на капитана.
Облегчать судно было бесполезно, да и невозможно. Чтобы выбросить груз в море, пришлось бы раскрыть порты и дать новый доступ воде. Бросать якорь не было надобности: корабль был словно пришпилен гвоздем. К тому же на этом грунте, где якорь заходил бы ходенем, цепь, вероятно, опуталась бы около его лапы. Машина не была повреждена и осталась к услугам парохода, пока не погас огонь, то есть еще на несколько минут; можно было увеличить скорость колес и силу паров, отступить и сняться со скалы. В таком случае судно непременно пошло бы к дну. Скала до некоторой степени закрывала аварию и затрудняла доступ воды. Она служила препятствием. По раскрытии отверстия было бы невозможно заделать течь, выкачать воду. Кто вынет кинжал из раны в сердце, тот мгновенно убивает раненого. Оторваться от скалы значило пойти к дну.
Быки, настигнутые водой в трюме, начинали мычать.
Клубен скомандовал:
— Спустить шлюпку!
Эмбранкам и Тангруль бросились вперед и развязали кабельтовы. Остальные матросы глядели в оцепенении.
— Все на работу! — закричал Клубен. На этот раз все повиновались.
Клубен, бесстрастный, продолжал командовать на том старинном языке, которого не поняли бы нынешние моряки.
— Притягивай канат. — Бери веревку, если в кабестане помеха. — Оставь вертеть шпиль. — Спускай. — Не давай сойтись гинь-блокам. — Отдай веревку. — Тяни шибче оба конца. — Дружней. — Берегись, чтоб не сорвалось. — Больно сильно трется. — Трогай гинь-лопари. — Не зевай!
Шлюпка была спущена.
В ту самую минуту колеса «Дюранды» остановились, дым прекратился, печь была потоплена.
Пассажиры, скользя по лестнице или цепляясь за висячий такелаж, скорее падали, чем сходили в шлюпку. Эмбранкам поднял туриста, лежавшего в обмороке, отнес его в шлюпку, затем воротился на пароход.
Матросы кидались вслед за пассажирами. Юнга скатился под ноги; его топтали.
Эмбранкам загородил дорогу.
— Никто не ходи прежде юнга, — сказал он.
Он отвел обеими черными руками своими матросов, схватил юнгу и передал его гернсейскому пассажиру, который, стоя в шлюпке, принял дитя.
Спасши юнгу, Эмбранкам посторонился и сказал прочим:
— Проходите.
Между тем Клубен пошел в свою каюту и связал в кипу судовые бумаги и инструменты. Он вынул компас из нактоуза, отдал бумаги и инструменты Эмбранкаму, а компас Тангрулю и сказал:
— Сойдите в шлюпку.
Они сошли. Остальной экипаж был там прежде их. Шлюпка была полна. Она сидела в воде по самый борт.
— Теперь, — сказал Клубен, — отправляйтесь. В шлюпке поднялся крик.
— А вы, капитан?
— Я остаюсь.
Люди во время кораблекрушения имеют мало времени на раздумье и еще меньше на чувствительные порывы. Однако бывшие в шлюпке настаивали в одно время:
— Отправляйтесь с нами, капитан!
— Я остаюсь.
Гернсеец, знавший море, возразил:
— Капитан, слушайте. Вы наскочили на Гануа. Вплавь придется сделать только милю, чтобы достигнуть до Пленмона. Но в шлюпке можно пристать только в Рокэне, то есть в двух милях пути. Мешают буруны и туман, эта шлюпка придет в Рокэн не раньше как через два часа. Тогда будет ночь темная. Вода в море прибывает от приливов. Ветер свежеет. Сближается шторм. Мы охотно возвратились бы, чтоб взять вас, но если разразится буря, то это будет невозможно. Вы погибли. Отправляйтесь с нами.
Парижанин вмешался:
— Шлюпка полным-полна, это правда, и еще один человек будет лишним. Но нас тринадцать, а это худо для шлюпки, и лучше навязать ей лишнего человека, чем роковое число. Ступайте сюда, капитан.
Тангруль прибавил:
— Виноват во всем я, а не вы. Вам не следует оставаться.
— Я останусь, — сказал Клубен. — Судно будет разбито в щепы бурей в эту ночь. Я не покину его. Когда судно гибнет — капитан умер. Обо мне скажут: он исполнил свой долг до конца. Тангруль, я тебе прощаю.
И, скрестив руки, он закричал:
— Слушай команду! Отвязывай кабельтов! Отчаливай.
Шлюпка заколыхалась. Эмбранкам взялся за руль. Все люди, не занятые греблей, поднялись к капитану. Из всех уст раздавалось дружное: «Ура в честь капитана Клубена!»
— Вот дивный человек! — сказал американец.
— Это честнейший из всех людей на море, — сказал гернсеец.
Тангруль плакал.
— Если бы у меня хватило духу, — проворчал он вполголоса, — то я остался бы с ним.
Шлюпка погрузилась в туман и исчезла. Ничего больше не было видно. Всплески весел ослабели и затихли. Клубен остался один.