Тщательная работа
Шрифт:
Камиль помнил свой последний приезд туда. Ирэн хотела взглянуть на мастерскую Мод, но, столкнувшись с его уклончивой настороженностью, решила не настаивать. А потом в один прекрасный день, когда они возвращались после уик-энда и проезжали недалеко от Монфора, Камиль внезапно спросил:
— Хочешь посмотреть мастерскую?
Оба они прекрасно понимали, что на самом деле речь шла о желании самого Камиля. Они развернулись. Отец Камиля ежегодно приплачивал соседу, который явно не переутомлял себя лишними заботами, чтобы тот приглядывал за домом и пропалывал кустарник в парке. Камиль и Ирэн пробрались через крапиву и ключом, который на протяжении десятилетий хранился под цветочным горшком из мозаики, открыли глухо скрипнувшую входную дверь.
Освобожденная
Одно из редких полотен, которым она соизволила дать имя.
Когда Ирэн опустила руки, чтобы поставить картину на место, она увидела, что Камиль плачет. Она прижала его к себе и долго не отпускала.
Больше он туда не возвращался.
— Я подумаю, — выговорил наконец Камиль.
— Все будет, как ты хочешь, — ответил отец и медленно допил кофе. — В любом случае деньги твои. Для твоего сына.
Мобильник Камиля оповестил об эсэмэске от Луи: «Ламбера нет в гнезде. Оставить засаду? Луи».
— Мне надо идти, — сказал Камиль, вставая.
Отец, как обычно, с недоумением посмотрел на него, — казалось, его удивляло, что время так быстро проходит и сыну уже пора уходить. Но в голове Камиля всегда звенел странный звоночек, с точностью до секунды подсказывавший, когда пора прощаться. И с этого момента он не мог усидеть на месте, до такой степени ему нужно, просто необходимо было уйти.
— А насчет журналиста… — начал отец, вставая.
— Не беспокойся.
Мужчины обнялись, и через несколько секунд Камиль уже был на улице. Когда он поднял голову к окнам отцовской квартиры, то без удивления увидел самого старика: облокотившись о перила балкона, тот прощался с сыном легким движением руки, которое часто заставляло Камиля думать, что придет день, когда он увидит отца в последний раз.
8
Камиль перезвонил Луи.
— Мы тут выяснили кое-что новенькое о Ламбере, — сказал Луи. — Он вернулся к себе в самом начале условного срока, второго числа. Как говорят соседи, у него все было в порядке. По сведениям его знакомого, некоего Мурада, дилера из Клиши, Ламбер собирался уехать, это было во вторник. Вместе с Даниэлем Руае, головорезом, о котором тоже ни слуху ни духу. С тех пор ничего. Мы организуем засаду у Ламбера.
— Густав в самом ближайшем времени постарается подстраховаться. У нас два дня, никак не больше. Потом Ламбер исчезнет надолго…
Они обсудили распределение групп, которые должны будут сидеть в засаде там, где Ламбер мог появиться. Определили два наиболее вероятных места. Чудо или дань настойчивости — в любом случае Ле-Гуэн знал, что команда Камиля слишком малочисленна, чтобы выполнить такую задачу, — но Камиль получил во временное распоряжение еще две группы, координировать действия которых было поручено Луи.
9
Он выложил на рабочий стол стопку книг: «Реквием по мафии», «Холм самоубийц», «Блюзы Дика Контино», «Убийца на дороге», «Подполье», потом «Лос-анджелесский квартет», состоящий из четырех частей: «Черная Далия», «Большое Нигде», «Секреты Лос-Анджелеса» и «Белый джаз». И наконец, «Американский таблоид». [26]
26
«Холм самоубийц» — «Suicide Hill» (1986), «Блюзы Дика Контино» — «Dick Contino’s Blues», «Убийца на дороге» и др. — перечисляются произведения Джеймса Эллроя.
Он выбрал одну наугад. «Белый джаз». Но случайным его выбор не был. На обложке красовался женский портрет, до странности напоминавший портрет Черной Далии. Линия, стиль рисунка и женский типаж были общими на обеих обложках, разве что у второй женщины лицо было более круглое, прическа более пышная и тщательнее сделанная, макияж ярче и серьги в ушах. Иллюстратор изобразил немного вульгарную голливудскую женщину-вамп, отказавшись от более спонтанной манеры, которой он придерживался, чтобы передать образ Черной Далии. Камиль еще не рассматривал всерьез возможное сходство трех молодых женщин. Если без особой натяжки можно было сравнить Эвелин Руврей и Жозиану Дебёф из дела в Курбевуа, то что общего могло быть у них с малышкой Мануэлой Констанзой из Трамбле?
На обложке папки для бумаг он набросал три слова, добавил «Луи» и дважды подчеркнул.
— Замысловатая задача…
«Замысловатая»… Как только Луи удается использовать подобные выражения, просто уму непостижимо.
— Это тебе. А это мне, — сказал Камиль, разделив книги на две стопки.
— Ага!
— Мы ищем большую квартиру, двух изнасилованных и изрезанных на куски женщин. Надо постараться читать по диагонали.
Чем дальше, тем круче. Первые книги показались ему более или менее классическими. «Частные» сыщики прозябали в грязных маленьких офисах, потягивая кофе и поглощая пирожки перед кучей неоплаченных счетов. Свихнувшиеся убийцы внезапно давали волю своим психопатическим рефлексам. Потом стиль начал меняться. Все более патологический, все более резкий, Джеймс Эллрой стал выписывать бесчеловечность в самом грубом ее проявлении. Дно Лос-Анджелеса представало как метафора безнадежного и лишенного всяких иллюзий человечества. У любви был едкий привкус городских трагедий. Садизм, насилие, жестокость, осадок наших фантазмов воплощались вместе с неизбежной чередой несправедливостей и поборов, избитых женщин и кровавых убийств.
Послеполуденные часы пролетели быстро.
Устав, Камиль попробовал быстрее перелистывать страницы, которые ему еще предстояло проверить, и обращать внимание только на определенные ключевые слова… но какие именно? В результате он взял себя в руки. Сколько раз расследование буксовало или проваливалось только потому, что дознаватель действовал слишком поспешно, не прибегая к необходимой систематизации! Сколько безымянных убийц обязаны своей свободой рассеянности уставшего полицейского!
Каждый час Камиль выходил из-за стола и по дороге к кофеварке останавливался на пороге кабинета Луи, где тот корпел с серьезностью студента-теолога. Они не обменивались ни словом, но взгляды достаточно выразительно говорили, насколько изыскания, вначале столь многообещающие, теперь их обескураживали, насколько негодными выглядели разбросанные вокруг редкие листки с заметками при перечитывании. Оба понимали, что так, конечно же, будет продолжаться до полного исчерпания книг и человеческих сил.
Камиль делал свои заметки на белых листках бумаги. Просмотр их ничего, кроме депрессии, не вызывал. Подросток, задушенный трусиками, пропитанными ацетоновым клеем; обнаженная женщина, подвешенная за ноги над собственной кроватью; другая разрезана пилой для металла после того, как ей выстрелили в сердце; третья изнасилована и убита ударом ножа… Мир бойни, кишащий на первый взгляд психами, но психами скорее спонтанными, грязными делишками и сведением счетов, — все это довольно далеко от методичного прилежания убийцы из Курбевуа и Трамбле. Единственным поражающим сходством оставалась «Черная Далия», но целая пропасть разделяла идеальное соответствие Далии убийству в Трамбле и довольно расплывчатые общие признаки, схожие с делом в Курбевуа, которые встречались то в одной, то в другой книге.