Туман над прудом
Шрифт:
– Этого. И того: больно крепкий.
– И то верно.
Вновь раздались удары и стоны. Ругательство оборвалось свистом хлыста и резким криком. Кого-то потащили, снова скрипнула дверь, и опять остались только приглушенные разговоры и тихие стоны.
Дима был измучен и не знал, что делать. Он лежал, глядя в одну точку и утонув в тревожных воспоминаниях. Краем уха он слышал странную и жуткую какофонию барабанов, колоколов и все того же гудка, но даже удивиться и испугаться был не в силах.
На фоне этой страшной, сводящей с ума полифонии он уплыл
– Очнись, брат! Азин пришел! Все хорошо.
А затем ушел.
Наступила тишина. Дима вновь стоял один в тумане. Уже не было рядом деревянной стены и стонущих людей. Под ногами чувствовалось что-то мягкое, похожее на землю или траву. Дима сделал шаг вперед и прямо перед собой увидел вдруг деревянный памятник. За ним, в тумане, едва виднелся силуэт еще одного, такого же. Юноша сделал несколько шагов и оказался менее чем в полуметре от белой холодной стены. Она продолжалась вправо, влево и вверх настолько, насколько можно было разглядеть.
Дима легко коснулся ее пальцами, почувствовав прохладную поверхность камня. Он прошелся немного в сторону, вдоль стены, и увидел вделанную в нее бронзовую табличку. Приглядевшись, он сумел прочитать следующее: «Вечная память борцам, павшим за дело рабочего класса в 1918 году».
Вдруг юноша почувствовал, что серый туман вокруг него становится ощутимо плотнее. Он сжимался и сгущался, сливаясь воедино с каменной кладкой. Дима с неописуемым ужасом наблюдал, как из клубящихся облаков формируется белая стена, точно такая же, как та, которой он только что касался пальцами. Такая же холодная и твердая.
Она окружала его, сжималась, замуровывая, не оставляя никакого выхода. Со всех четырех сторон и даже сверху и снизу давили на него теперь белые мраморные стены. Дима закричал и стал задыхаться. Паника овладела им. Он принялся бить руками и ногами, топать и громко звать на помощь. Но стены продолжали сжиматься.
И вот он уже чувствует их спиной и грудью, понимает, что еще немного – и его просто раздавит здесь, неизвестно где…
С последним отчаянным криком Дима поднял голову от одиночной парты и увидел перед собой уже знакомую аудиторию. У доски, прямо перед средним рядом, стоял профессор Ош.
Дима смотрел на него во все глаза, не понимая, что происходит, и до сих пор задыхаясь. Он все еще видел сжимающие его стены и беспроглядный туман, но так же ясно видел теперь, что сидит на своем месте в кабинете, на семинаре профессора.
Никто не заметил его странного поведения, словно бы ничего и не произошло. Впрочем, Дима не знал, кричал ли он на самом деле или нет. Вероятно, он уснул, сам того не заметив, и ему приснился жуткий сон, навеянный повествованием Аркадия Модестовича. Растерянный, юноша все никак не мог успокоиться: воспоминания о тумане, бьющей в лицо холодной воде, криках радости и ужаса всплывали одно за другим. Он все ожидал очередного неожиданного нападения, странных звуков или
Но все было спокойно. Только голос профессора звучал мерно и ясно. Оказалось, что он уже заканчивает лекцию. Совсем скоро Аркадий Модестович произнес:
– Осенью 1919 года рабочий Ижевск готовился к встрече своего первого мирного Октября.
Он выдержал паузу, затем продолжил:
– Благодарю вас за внимание. Завтра поговорим о том, как менялся Ижевск в мирные годы после революции. До свидания!
Вновь, как на первом семинаре, раздались благодарные аплодисменты, студенты встали из-за своих парт и двинулись к выходу. Дима последовал за ними. Его все еще слегка трясло от пережитого, и он старался понять, почему совершенно не помнит прошедшую ночь и целый учебный день.
Он оказался последним среди студентов, покидающих аудиторию. Ему хотелось поскорее выбраться отсюда, поэтому он наспех поблагодарил преподавателя и потеснился к выходу, но Аркадий Модестович остановил его:
– Дмитрий, подойдите ко мне.
«Будет ругать за то, что уснул», – хмуро подумал Дима, но все же послушался и подошел.
– Как вам сегодняшний семинар? – спросил седовласый профессор, внимательно разглядывая его из-за очков.
Дима не знал, что ответить. Он молчал, не в силах вымолвить ни слова. Тогда Аркадий Модестович произнес:
– Вижу, вы потрясены.
Юноша как-то нервно кивнул, думая, не извиниться ли за то, что уснул на семинаре, а то еще, чего доброго, напросится на неприятности за невежливое отношение.
Профессора его кивок вполне удовлетворил, и он продолжил:
– История – штука интересная. Может быть такой живой и яркой, что иногда не понимаешь, где ты находишься: в истории или в реальности.
Дима удивленно вскинул голову и посмотрел прямо в глаза профессору. Черные, как ночь, они были внимательны и как-то странно хитры.
– Надеюсь, – продолжил Аркадий Модестович, – прошлое больше не кажется Вам чем-то несущественным, нереальным? Сумели ли Вы прочувствовать его, чтобы понять важность предмета? Сможете ли Вы теперь поймать нить, связывающую прошлое с настоящим? Сможете ли увидеть прошлое в окружающем Вас мире?
Дима не знал, что ответить на все эти вопросы. Он до сих пор никак не мог понять, что же произошло на самом деле. О чем спрашивает профессор: о сне или о своем семинаре?
Но Аркадий Модестович и не ждал ответа. Убедившись, что слова его достигли цели, он подошел к двери и произнес, выглядывая в коридор:
– Милая, ну как? Вышло?
Из темноты коридора, почти так же, как из странного тумана, показалась тонкая женская рука. В ней было что-то плоское, Дима не сразу понял, что именно. Она передала это профессору. Тот, поблагодарив, вернулся к юноше и протянул ему то, что получил от девушки. Дима с изумлением узнал свой собственный телефон.
Он тут же похлопал себя по карманам и убедился, что при нем аппарата нет. Да и не может быть другого такого в городе, с самодельным рисунком на корпусе!