Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро

де Унамуно Мигель

— Должно быть, играют.

Они распрощались с представителем ночной охраны и покинули площадь.

Затем, сделав крюк, вышли на бульвар Лос-Льянос. Здесь до них донесся звон одного из монастырских колоколов.

— Азартные игры, колокольный звон, карлизм и хота. Такое все чисто испанское, дорогой мой Мартин, — сказал Иностранец.

— Но я тоже испанский, а мне все это очень противно, — заметил Мартин.

— Однако это особенности, из которых слагаются традиции вашей родины, — сказал Иностранец.

— Моя родина — горы, — ответил Салакаин.

ГЛАВА X

Как

прошел второй день в Эстелье

Как и было условлено, Мартин с Баутистой встретились на площади. Мартин рассудил, что не следует, чтобы их видели разговаривающими друг с другом, и, желая сообщить зятю о событиях прошлой ночи, описал на бумаге свою встречу с генералом.

Потом он отправился на площадь. Там играл духовой оркестр. Стояли в строю солдаты. На балконе маленького дома, напротив церкви Святого Иоанна, красовался дон Карлос и несколько человек из его свиты.

Мартин подождал, пока появился Баутиста, и шепнул ему:

— Нельзя, чтобы нас видели вместе, — и передал записку.

Баутиста удалился, а немного погодя опять подошел к

Мартину и незаметно сунул ему другой листок бумаги.

«Что могло случиться?» — спросил себя Мартин.

Он ушел с площади и, очутившись в одиночестве, прочел записку Баутисты, которая сообщала:

«Будь осторожен. Здесь находится Качо, он теперь сержант. Не появляйся в центре города».

Мартин отнесся к предупреждению Баутисты очень серьезно. Он знал, что Качо его ненавидит и, оказавшись в выгодном положении, может отомстить за былые обиды со всей яростью низкорослого, жестокого и вспыльчивого человека.

Салакаин прошел по мосту Асукареро, поглядывая на зеленоватую воду реки. Дойдя до небольшой площади, где берет начало улица Руа-Майор, он задержался возле превращенного в тюрьму дворца герцога Гранадского, чтобы поглядеть на фонтан, посредине которого стоял на задних лапах лев, держа в передних герб Наварры.

Мартин все еще находился там, когда увидел, что к нему направляется Иностранец.

— Вот вы где, дорогой мой! — сказал Иностранец.

— Добрый день!

— Собираетесь поглядеть на старый город?

— Да.

— Я пойду с вами.

Они пошли по Руа-Майор, главной улице старого города. По обе ее стороны возвышались красивые дома из желтого камня, с высеченными на фронтонах гербами и барельефами.

Потом, когда Руа-Майор кончилась, они зашагали по улице Куртидорес. Большие парадные двери старинных родовых особняков были заперты; кое-где в галереях, превращенных в кожевенные мастерские, висели рядами кожи, а впереди виднелась почти неподвижная вода реки Эги, зеленая и мутная.

В конце улицы они увидели церковь Санто-Сепулькро и остановились поглядеть на нее. Портал из желтого камня со святыми, которым кто-то поотбивал носы, Мартину показался немного смешным, но Иностранец уверял его, что портал великолепен.

— Вы это серьезно? — усомнился Мартин.

— Еще бы! Разумеется.

— И его сделали местные люди? — спросил Мартин.

— А вы полагаете, что те, кто живет в Эстелье, ничего хорошего сделать не могут? — рассмеялся Иностранец.

— Почем я знаю! Сомневаюсь, чтобы в этом городе порох выдумали.

В одной из поперечных улиц за развалинами старинных домов идальго, как за изгородью, виднелись сады. Мартин и Иностранец не пошли дальше, так как были уже в нескольких шагах от заставы.

Они повернули назад и поднялись к церкви Святого Петра, расположенной на холме; туда вели стершиеся ступени, меж плитами которых росла трава.

— Посидим немного, — предложил Иностранец.

— Как хотите. Можно и посидеть.

С этого места была видна почти вся Эстелья, окружающие ее горы, внизу — крыша тюрьмы, вверху — часовня Пуй. Какая-то старуха подметала каменные ступени церкви метлой и вопила во весь голос:

Прощай, Эстелья и Лос-Льянос, И Сан-Бенито и Санта-Клара, И ты, обитель Реколетас, Где я в былые дни гуляла.

— Вот видите, — сказал Иностранец, — хотя вам этот город кажется таким непривлекательным, есть люди, которые его любят.

— Кто это его любит? — спросил Мартин.

— А тот, кто сложил эту песню.

— У него был плохой вкус.

Старуха подошла к Иностранцу и Мартину и завязала с ними разговор. Это была маленькая женщина с живым взглядом и обгоревшим на солнце лицом.

— Вы, наверное, карлистка? А? — спросил ее Иностранец.

— Конечно. В Эстелье мы все карлисты и верим, что дон Карлос победит с помощью божьей.

— Вполне вероятно.

— Почему «вероятно»? Так оно и будет. Вы что, не из наших краев?

— Нет, я не испанец.

— A-а! Вот оно что!

И старуха, с любопытством поглядев на него, снова принялась подметать ступени.

— Мне кажется, она вас пожалела, когда узнала, что вы не испанец, — сказал Мартин.

— Да, похоже, — ответил Иностранец. — Печально все-таки, что эти бедные люди идут на смерть ради какого-то смазливого дурака.

— О ком вы говорите, о доне Карлосе? — спросил Мартин.

— Да.

— Вы тоже считаете, что он бесталанный человек?

— А как же еще? Он пошляк, это безусловно. И потом, он ни о чем не имеет ни малейшего представления. Мне довелось беседовать с ним во время обстрела Ируна, нельзя себе вообразить человека более поверхностного и невежественного.

— Только не говорите об этом здесь, вас в клочки разорвут. Эти ослы готовы умереть за своего короля.

— Нет, я не буду. Да и зачем? Ведь никого не переубедишь; одни из них фанатики, другие — авантюристы, и никто не расположен к тому, чтобы его переубеждали. Только не думайте, что все они без исключения относятся с большим уважением к дону Карлосу и его генералам. Разве вы не слышали, как в гостинице поминают иногда дона Дурака? Имеется в виду претендент.